Дом шалунов | страница 43
Так думали двадцать мальчуганов в эту минуту. Им было бесконечно жаль Витика. Но никто не решился взять его вину на себя.
Все двадцать мальчиков сидели как в воду опущенные. У всех двадцати мысли были печальные и беспросветные. У Витика, конечно, хуже всех. Он не выдержал, наконец, вскочил со своего места и проговорил, захлебываясь от слез:
— Я самый скверный мальчишка на свете. Я дурной. Я обидел Макаку, Кар-Кара… обоих… всех… Я гадкий, но я не злой. Я и дома дурного ничего не делал никогда, а только шалил, и все выходило дурно. Когда мамочка отправляла меня сюда, она говорила: "Витик, если ты напроказишь и тебя выключат из пансиона, это меня убьет. Помни, Витик!" А я-то… я… Мамочка слабенькая, худенькая! Она не вынесет!
Слезы градом лились из глаз Витика. В ту же минуту дверь столовой распахнулась, и Макаров, в сопровождении Жирафа и Кар-Кара, появился на пороге.
В столовой наступила полная тишина. Прошла минута, а быть может, и больше…
И вот г. Макаров позвал глухим, суровым голосом:
— Виктор Зон!
Витик вышел, пошатываясь, на середину столовой.
— Виктор Зон! — снова произнес Александр Васильевич. — Я больше не могу держать тебя в моем пансионе. Ты портишь мне остальных мальчиков. Есть шутки добрые и есть злые шутки. Насмехаться над начальством и воспитателем — это очень злая шутка, и ее простить никак нельзя. Собирай свои пожитки, Зон, и пиши твоей матери, чтобы она приехала за тобою.
— О! — прорыдал Витик, — простите меня, моя мама умрет от стыда и горя. Простите меня, Александр Васильевич!
— Я прощу тебя только в том случае, если тот, кто научил тебя этой злой шутке, назовет себя, — отвечал господин Макаров.
— Мальчики! Слушайте! — обратился он ко всем остальным пансионерам. — Если сейчас кто-нибудь из вас скажет мне, что он научил Витика так зло подшутить над нами, я оставлю Витика в пансионе и только примерно накажу его. Но того, кто научил его злой шутке, накажу еще строже.
И Александр Васильевич снова умолк, ожидая, что будет.
Ждать пришлось очень недолго. Какая-то суматоха произошла в толпе мальчиков, и, расталкивая их ряды, откуда-то сзади протиснулся Котя.
Его черные глаза горели. Горели золотом и белокурые волосы в лучах августовского солнца.
— Дяденька! А, дяденька! — послышался звонкий голос новенького пансионера. — Ты, того, не моги Витьку гнать. Это я сорудовал. Право — слово, я! Вели меня выдрать покрепче, а Витьку не тронь! Пожалуйста, дяденька, не тронь Витьку.