А днем я увидела Олега Зимина в первый раз. Это произошло в тот самый день, когда я настаивала на том, что являюсь исключительно доброй особой. И тем же вечером ушла от Соколова, твердо пообещав себе, что не вернусь к нему никогда.
Я едко усмехнулась: как легко погрузиться в смешные и дурацкие воспоминания, лишь бы не думать о главном. Ведь до сих пор не сделала ни одной попытки предположить, какого рода информация может находиться в этом злополучном письме. Может быть, его написал какой-нибудь шизофреник, психически больной, или больная, свихнувшиеся от житейских невзгод, да мало ли кто может обратиться в редакцию газеты с двухмиллионным тиражом, чтобы вылить ушат грязи на окружающую действительность. И вполне здоровый человек способен выкинуть такое коленце. Вдруг нечаянно заклинило голову, перекосило мысли – бац, и письмо готово. Читайте, Дарья Добрая, на доброе здоровье, набирайтесь ума-разума.
... – Хорошо у тебя, – невольно вырвалось у меня, когда я очутилась в мастерской Соколова. Лешка гордо именует свою комфортабельную нору «мастерской». Он же непревзойденный мастер верстки, профессионал высокого класса – по его личному определению. Мнение других на этот счет Лешку мало интересует.
– Стараюсь, – неопределенно отозвался Соколов.
Я ничего не поняла. Для кого это он старается, для меня, что ли?
– Давай письмо! – потребовала я, приступая к главной части нашей экзотической встречи.
– Даша, может, поговорим сначала о нас с тобой, – взмолился Лешка.
И мне пришла в голову вполне здравая мысль. Может, повторить на Лешке мой небывалый эксперимент? Ведь вчера мне удалось побывать на дне чужой мужской души. Вдруг и сейчас что-нибудь выйдет? Я скосила глаза вбок, а сама всмотрелась в Лешкины глаза, нашла в них укромный уголок и проникла вглубь. Внутри у Соколова было холодно и мрачно. Я сразу озябла. И мне вдруг стал понятен этот надутый мачо с тщательно выбритыми щеками. Соколов измучился от неопределенности. Он никак не может понять, почему я ушла от него. Ведь женщина ортодоксальна по сути, она требует от мужчины стабильности и покоя. Женщина хочет стоять на твердой почве, и неважно, что будет у нее под длинными ногами – земля, палуба яхты или персидский ковер, лишь бы она до скончания века опиралась на надежный мужской локоть. Лешка бросил требуемое мне под ноги. Он стал для меня точкой опоры. И в тот же день опротивел мне. И он не понимал – почему. В соколовской душе царили хаос и сумятица. С мужчинами это часто случается. Они утрачивают чувство устойчивости, если их бросает женщина. Они могут бросать нас, хоть каждый день, и считают, что имеют на это право. Будто бы это мужская прерогатива. От совершения предательства мужчины становятся бодрыми и энергичными. Но они не в состоянии вынести женскую измену. Им становится больно до слез. Они падают до уровня детской обиды. Мне стало неуютно в Лешкиной душе. И я потихоньку выползла оттуда. Ужасно серая личность этот Соколов. У Зимина внутри полыхают пожары, горят костры, сияют разноцветные факелы. А в этой душе живет едкая обида, она сочится ядом и пускает больные отростки по всему Лешкиному телу. Значит, я была права. Рутина благополучно сожрала бы наши жизни, не оставив следа от двух индивидов. Ненавязчивая пытка непременно превратилась бы в казнь, долгосрочную и нескончаемую.
