«В своей публичной речи… Джордж Буш почти дословно сказал: „Об этой борьбе ‹прибалтов – за свободу› напоминает стоящий на кафедральной площади камень, на котором написано лишь одно слово – чудо. И правда, новая история Балтийских стран и есть чудо. Вы обрели свободу ‹…› и чудо продолжается"».
Камень, вообще-то, лежит, и положен он самым тихим из литовцев, который скорее пребывал в сказке, чем боролся. Хотя что называть борьбой?
Насчет Буша сейчас мне скажут: «Вы в себе? Это после Ирака!..» Или даже без Ирака: «западная мерзкая культура». Видит Бог, я молила-просила, чтобы никого не убили на вавилонской земле, и теперь удивляюсь; но очень уж все прошло странно, вроде притчи. Гедонистическая культура или, точнее, образ жизни меня несказанно огорчает, но, хотя опасно предпочитать Харибду Сцилле, тоталитаризм -хуже. Однако не об этом речь. Смешно возмущаться Бушем и ему подобными, они все похожи, но это -люди, common men, а мы пережили монстров, прости их Господи!
Главное – не это, а угол в темном храме, сломанные стрелы и плитка перед кафедральным собором.
Самое прекрасное место в Вильнюсе -университетская библиотека. Конечно, и все остальное прекрасно, а такие библиотеки можно найти в Англии, но
что написала, то и написала. Лестнички, своды, бюст Лелевеля – в общем, сами понимаете (или нет). Я редко ходила туда, книги мне давали священники, потому и посчастливилось в 1960-е годы пройти худо-бедно что-то вроде католического университета; но сейчас речь о другом.
С 1980 по 1984 (до 31 мая) годы я снова жила в Литве. В письмах к Томасу Венцлове, за непроходимую стену[ 76 ], сравнивала ее с Китежем и с Лапутой. Действительно, тайная жизнь маленькой захваченной страны, которая, как и многие страны, называет себя землей Девы Марии, была похожа и на затонувший рай, и на неприятный летающий остров.
Мне позвонил Сергей Сергеевич Аверинцев, чтобы сказать: «Нааташа, прочитайте, пожалуйста, статью про Вергилия». Статью написал Михаил Леонович Гаспаров; кажется, она была предисловием. Потому я и пошла в библиотеку.
Я читала: «…Он был человеком… поколения, которое отстрадало в римском аду еще одним сроком больше и теперь видело – или внушало себе, что видит, – проблеск спасения». «Этому тихому и замкнутому меланхолику ‹…› пришлось пережить, ни много ни мало, конец света»; «и если Рим все же не погиб, то лишь потому, что явился человек, поставивший общее благо выше личного и судьбу Рима выше собственной корысти»; «…Для Вергилия это примирение, прославленное IV эклогой, было первым случаем без боязни взглянуть в будущее… и, взглянув, он уже не отводил от него глаз».
