Прожил он в Англии двадцать шесть лет и несколько месяцев. Там считали, пообщавшись с ним, что редкая незлобивость и полное отсутствие суетности – русские черты. Очень может быть, хотя мама его, Лина Ивановна (Каролина Хуановна), была наполовину испанкой. Но уж советских свойств, так всех нас измучивших, в нем вообще не было. Конечно, он прожил лет до десяти за границей, но юность, когда Лина Ивановна была в лагере, и молодость, до сорока трех, он провел в советской стране. Иногда кажется, что не может быть человека, сохранившего здесь душевный мир: святые у нас есть, гении есть, а нормальных людей нет. Так это или не так, Олег был удивительно здоровым, мирным и нормальным.
Он был поэт и художник. Он ваял скульптуры, писал картины и стихи не ради славы и не для денег – деньги давало наследство отца, от любой суеты Олег мгновенно терялся. Дом, садик, семья, две большие кошки очень ему подходили. Жил он тихо, радовался мелочам. Сегодня я взяла книгу его стихов, где в интервью он совсем без горечи отвечает на вопрос: «Боитесь ли вы смерти?» – «Да, конечно. Я написал больше стихов о смерти, чем о любви. В1987 годуя даже собрал тридцать восемь штук под заглавием „И я смертен"… Смерть, как и жизнь, -тайна… Что тут делать поэту? По мере сил приблизиться к ней, примириться с нею…»
Вот его стихи, сравнительно старые:
слова мои,звери
домашние,
не бросайте меня,
безрассветного,
помогите крест донести.
Правда есть не только выше, но и на земле. Еще лучше то, что здесь с ней встретилась милость. «Эхо Москвы» сообщило, что в Литве подняли шум из-за «плохого содержания рыбы». Да, правы мы были с Томасом Венцловой в январе 1991-го: Литва – сердце мира. Если хотите, опровергните.
Сколько я билась за эту рыбу! В середине 1970-х мы с моей крестницей Санчей (сейчас она в монастыре под Сан-Франциско, в Санта-Розе) увидели на тогдашней улице Горького, что живая рыба лежит прямо на прилавке. Мало того, в очереди стоят женщины с детьми, и те ухом не ведут. Мы воззвали к начальству, поскольку продавец просто рявкнул. Начальство отвернулось. У Санчи были знакомые в «Вечерней Москве», мы написали туда, письмо не поместили, но поместили ответ, что нам померещилось, а коллектив лелеет рыбу как родную.
Немного позже я снова увидела, как выразилось «Эхо», измученную рыбу. На сей раз продавец успокоил меня: она «от этого» не портится. Дети стояли и здесь, но поводя ухом. Точнее сказать, они капризно сердились: чего там
