— Хочешь с перерезанным горлом быть или попросишь у меня свою жизнь, Филипп Иванович? Если будешь плохо просить, могу и не согласиться,— наслаждаясь унижением Рыбы, процедил Савельевич.— Ты пожил уже достаточно, пошли меня подальше, и сразу ад примет тебя в свои объятья, все земные заботы покинут тебя,— прижимая к горлу Рыбы нож, издевался Савельевич.
«Этот псих действительно может меня зарезать»,— с животным страхом подумал Рыба, ощутив огромную тягу к жизни, он смирил свою гордыню и выдавил из себя:
— Прости меня, негодяя, я немного погорячился. Я согласен забыть все, что произошло сегодня, но только не мучь меня и оставь в покое.
Рыба не был человеком робкого десятка, даже считал себя смелым, но умирать вот так, связанным, без сопротивления и борьбы, возможной мести в будущем, ему не хотелось.
«За свои унижения я с ним рассчитаюсь потом сполна, ради этого стоит просить у него пощады»,— думал он.
— Ладно, я прощаю тебе твою грубость и дарю жизнь. Но чтобы ты не подумал, что имел дело со слюнтяем и мое снисхождение не принял за слабость, я тебе сделаю небольшой душ,— он оправился по-легкому на свою жертву.
«Теперь я все свои желания исполнил»,— удовлетворенно подумал Савельевич. Он позволил себе такое глумление над поверженным и беззащитным противником, потому что через неделю выезжал из района на новое место жительства.
Понимая ненужность затянувшегося издевательства, он бросил кухонный нож на пол в самый дальний от Рыбы угол и спросил:
— Тебе моя мысль ясна?
— Хватит унижать меня! Уходи и не испытывай моего терпения! — едва сдерживал ярость Рыба. Он сейчас находился в таком состоянии, когда еще минута издевательства могла, взорвать его, и он, уже не думая о возможных, даже трагических для себя последствиях, мог высказать в адрес обидчика все, что о нем думал — со всем смаком преступного жаргона.
Савельевич, цинично ухмыльнувшись, процедил:
— Ползи, червяк, к своей цели и помни мою доброту.
Взяв чемодан, он не спеша покинул дом и только за воротами снял со своего лица чулок.
Рыба с большим трудом добрался с креслом до кухонного ножа, с помощью которого с неменьшим трудом освободился от пут.
Из тайника в гараже он достал последний из хранимых с войны пистолет марки ТТ с обоймой. Снарядив обойму патронами, зарядил пистолет. Вернувшись в дом, он закрыл входную дверь на запоры, в зале поставил поваленное кресло на прежнее место и, опустившись в него, задумался, пытаясь составить план действий на будущее. Раздумья продолжались и под горячим душем.
