Молчит Петрович, должно быть, обутки отряхивает. Отворил дядя Петя дверь в сени, а там — Лохматый. Скоренько захлопнулся от шатуна, да так и влупил с карабина всю обойму через доски. Косяк попортил. Уложил зверя, тот не рявкнул.
Тут Петрович с водой пришел, у порога о тушу запнулся.
— Вот я и прикидывал, чего это ты в избу палишь?
В самом деле шатуны дурные с голодухи. Как-то у дяди Пети на участке среди зимы заявился один такой лешак. Или охотники с берлоги подняли, или год худой выпал, кто знает, да так с осени и не ложился. Мотается зверь по участку, работать мешает. Того гляди голову открутит. Надо его решать. Оделся дядя Петя потеплее, продуктов на пару дней припас, карабин кинул на плечо и пошел за шатуном. Беспутный зверь, на месте не стоит, носится по сопкам, как нахлестанный жеребец.
И точно, три дня по следам ходил, медведь аж за перевал ушел — там дальний кордон. Знакомый лесник тоже жил там постоянно. У него мерин в осень пал, так лесник его прикопал за покосом недалеко от дома. А шатун набрел да раскопал, жирует на падали второй день.
Как на грех, поехал хозяин на санях сенца нагрести. Корову держит, как без сена? Остановился у стога, только начал накидывать, а Лохматый вывернулся из ельничка, да на него. Заскочил мужик на стог как белочка, вилами шатуна пугает, отбивается. Ружье-то в санях, а лошадка, ясное дело, на месте не стоит — подхватилась, когда кругом такие страсти кипят.
Наконец надоело Мохнатому лесника со стога обтрясать, околачивать. Да и вилами не сладко получать опять же. Отошел от стога. Мужик быстрехонько к дому, там как раз дядя Петя подоспел. Догнал-таки шатуна по следу на третий день. Смотрит — лошадь замыленная топчется, своей тени пугается, хозяин по дороге летит без ушанки. Простоволосый, вилы в руках, кричит чудно. Дядя Петя сразу и смекнул — здесь Лохматый, рядом где-то крутится, проказник.
— Здравствуй, дядя Петя. За Лохматым топчешь что ли?
— За ним. Гонял тебя?
— Два часа, черт дико́й, на стогу продержал, все ухи отмерзли. Лошадку напугал. Пойдем чаю попьем, а там и стре́лим. Он за покосом гулева́ет.
Попили чайку мужики, обутки перемотали, собрались идти.
— Слышь, дядя Петя, а что это ты затвор у карабина вынул, что ли?
— Да нет, зачем? Куда уж тут вынимать, на следу-то?
— Так нет затвора.
— Да ну? Утром от костерка уходил еще был, значит, выпал. Старый карабин-то. Ладно, обратно пойду — подберу. Давай из твоего тогда стрелим.
И стрелили. Тощий оказался шатун, меньше пяти пудов, как еще сам ноги таскал. Понятно, февраль на дворе, с чего тут жиры наедать.
