Опять выстрелил пистолет, я услыхал какое-то рычание и стоны, но было похоже, что короткое мамбо окончено. В зеркало ничего не было видно. Извиваясь на пузе, я добрался до шторы – увидеть конец и понять, можно ли рвануть к выходу.
Черные мотоциклетные сапоги торчали из-за рухнувшего стеклянного шкафа, носки слегка подрагивали. Снаружи, как я услышал, завелась машина, набрала обороты, и – удаляющийся характерный рокот «хеми-У-8».[8] Тетя-кола удрала, вероятно – на «крайслере».
Стекло захрустело под ногами, когда я осторожно шагнул в комнату. Байкер, облаченный в черные джинсы и футболку, лежал навзничь, голые волосатые руки ужасно искромсаны стеклами – отчего и набежала здоровенная лужа крови. У парня были длинные спутанные черные волосы и бакенбарды, толстые очки в черной оправе криво сдернуты с лица. Я оглядел пол, нет ли пистолета: шиш.
За поясом у парня торчали парусиновые ножны, из которых выглядывала небольшая рукоятка серебристого металла. Сначала я подумал, что это нож, но потом узнал железку: камертон. «Ангелы ада» занялись настройкой роялей?
Гагара лежала у кассы – ноги переломаны, голова размозжена в пыль. Но окунь и фальшивая скала еще могли принести какую-то пользу. На стене позади кассы, где раньше был Пискун, осталось только пыльное пятно.
Я перешагнул через разбитого фарфорового пуделя-лампу. Байкер еще дышал – едва-едва, – но перестал двигаться и стонать. Я подумал, что надо хотя бы слегка подбинтовать его течь, прежде чем вызывать копов, и схватил с полу стопку памятных льняных салфеток к двухсотлетию Соединенных Штатов, взял байкера за руку и поднял ее. Тут-то я и заметил другую, более впечатляющую рану около подмышки. И хоть я не мог как следует разглядеть ее через прореху в футболке, выглядела она довольно скверно: из нее торчало мясо или что-то вроде.
В комнате вдруг потемнело, вещи поплыли. Я бросил байкерову руку и навалился на книжную полку. Сблевать вряд ли светило, и я понял, что сейчас свалюсь в обморок, – и через силу двинулся мимо ванной в небольшую жилую комнату. Там сел на разубранную кружевами кровать, шлепнул себя раз-другой по щекам и снял телефонную трубку.
Говорила мне мама объезжать чужие дворы!
Во время оно, когда я был пацаном, еще до того, как рогульки комнатных антенн уступили место лианам коаксиальных кабелей и горбатым силуэтам спутниковых тарелок, телевизионная аудитория ограничивалась «территорией вещания». Послеобеденная программа предоставлялась тремя каналами, передававшими мыльные оперы, мыльные оперы и опять мыльные оперы. Все остальные программы после школы передавались из шлакоблочных бункеров, усеивавших городские окраины; независимые станции наскребали по сусекам все, что могли, лишь бы присосаться к местному рекламному рынку. В нашем районе была, например, «Десятая студия», которая эфирила уцененные фильмы с вялыми сценариями, пересыпая их появлениями масляного ведущего, вытягивающего открытки с телефонными номерами счастливых ежедневных победителей. Приз: билеты в «театр с ужином»
