– Это не для меня, и не для тебя, – сказал Ник папе, – а для мамы. Ведь никто не молодеет, и если вдруг что случится и тебе или маме потребуется длительное лечение? Бабочками лечение не оплатишь. – Что у старика нелады с легкими, Николас и не догадывался.
Папу втянуло в эту схему, он горячо и увлеченно комбинировал. Во всяком случае, потерю он перенес тяжело, и, несмотря на то, что я вызвался внести то немногое, что мог, папа упрямо держался абсурдного решения работой возместить свою свинку-копилку. Как вы думаете, сколько бабочек ему пришлось бы продать, чтобы собрать пару сотен тысяч? Вот от этого он и умер – старик на восьмом десятке, впавший в амок с сачком в руках.
Словом, брата я презирал – за то, что заморочил папе голову. И хотя Николас делал тогда вид, что убит горем, меня слишком замотало – как, наверное, и маму, – и я не мог даже подумать, чтобы Николаса печалило что-то, кроме его собственной финансовой катастрофы. В доказательство своей искренности он установил себе странное искупление через Корпус мира. (В Иностранный легион его не взяли.) С тех пор ничего о Николасе мы не слыхали. Впрочем, не совсем. В первый год мы с мамой получили от него по открытке: одни факты, без всяких признаков какого-либо морального или этического преображения. Было ясно, что Николасу скучно до безумия. После этого с нами несколько раз связывались представители Корпуса, желая узнать, получали мы вести от Николаса или нет. Очевидно, в Новой Гвинее он отправился в самовольную отлучку. Мне бы, правда, хотелось, чтоб каннибалы сделали из него рагу, хотя я понимал, что, прежде чем нырнуть в котел, Ник, должно быть, сдерет с них хорошую цену за каждый фунт своего мяса.
Энджи я о Николасе никогда особо не рассказывал, только упомянул, что он был паршивой овцой. Но Энджи любознательна (чтобы не сказать больше) и какое-то время подбивала меня разыскать потерянного братца.
– Однажды он сам объявится, Энджи, – сказал я ей. – И ты еще запросто пожалеешь.
– Гарт, ты хорошо смотришься за рулем папиного «линкольна», правда. Это твое – капитан за штурвалом своего корабля. И по-прежнему со своим рокабилльным причесоном, который так нравился девчонкам. Холодновато опускать верх, тебе не кажется?
Я ничего не говорил, закладывая крутой левый поворот на шоссе. Потом окинул его взглядом: левая рука на спинке сиденья, правая – на дверце.
– Палинич?
Он поморщился и пожал плечами – в одно движение.
– Люблю анонимность. Кроме того, мне нравится созвучие Николас Палинич. Такое имя запоминается.
