— Что вы, сударь, Фёдор Григорьевич. Как можно! От вас, кроме добра, ничего не видала!
Сумароков голову к ней повернул: —Ты что… глаза заплаканы… негоже. Эх, русская красота, — ей и слёзы к лицу.
— Нехорошо ты молвил, Александр Петрович! — нахмурился Фёдор. — Горе человека не красит…
— Ну, сказал, не подумавши… Алёнушка у меня как из нянькиных сказок царевна Несмеяна…
— Какой уж тут смех!
Сумароков к стене отвернулся, молчит. Фёдор Алёнку за руку взял:
— Ну что, Алёнушка… Давно не видал тебя… Вон как всё изменилось… Кончились навек твои канарейкины услуги…
— Кончились, Фёдор Григорьевич, с того и началось горькое моё…
— Как это?
— Сдохла канарейка… не знаю с чего….
— Это я её… — забормотал Сумароков, — жалеючи Алёнку.
Алёнка скатерти край перебирает… молчит…
— Ну… не таись, сказывай!
— Разгневались барыня… меня в деревню… В бане нетопленой всю зиму держали… С собаками гончими… Что ж, хоть они ночами грели!.. Потом стал приказчик приставать… Житья не стало! Озлясь, как-то цепом по рукам… Вон они, пальцы-то, как чужие…
Стоном вырвалось у Фёдора:
— Будь он проклят, какие руки сгубил!
— Ну, узнали Александр Петрович… Приказчика согнали, а мне вольную дали… Ко времени поспели… Старая барыня померла, а их самих через месяц за долги таскать да мучить начали. Все от них отреклись… Осталась я с ним горе мыкать… День за днём… Пить они начали… А я… как беспалая… Плачу, еле иглу держу… Спаса нерукотворного чернью веду, серебром травлёным, были бы руки послушней, а так… И вот ещё — в глазах у него, у Спаса, нехорошо… Не кроткие, а ненавистные, горькие… Тернии в крови, лик светлый, всё хорошо, а глаза…
— А может, Алёнка, теперь и надобно такого… Кончишь труд, — ты мне его отдари!… Для попов он такой ненадобен, а мне помогою будет.
Очнулся Александр Петрович:
— Елозин где?
— Не вернулся ещё. В самом деле, куда запропал? Не случилось ли чего… — обеспокоилась Алёнка.
Засмеялся Фёдор:
— Что с ним сделается! Выпьет, сам шуму прибавит.
— Не знаете, какой он… Как написал мне барин вольную, Семён Кузьмич своей охотой, пешком, за сорок вёрст понёс её в деревню, к старосте… Всю ночь шёл, а мороз был, не приведи господи! Вот ведь какой! А что я ему.
«Ай да Елозин! — задумался Фёдор. — Вот живёшь с человеком и не ведаешь, что у него на душе, — золото ли, пластом осевшее, то ли тина, где щуки прячутся…»
— Пойду я… не забывайте нас. Мне что… я всей жизнью приучена, а им, — кивнула Алёнка на Сумарокова, — впервые так…
