— Ты… ты, что ж это! — вскинулся Гурьев на Фёдора. — Ты хоть и комедьянт, а все ж наследник — заводчик. Как же ты против своего рода-племени идёшь!
— Не тревожь Щегла! Дай жить человеку… Не то сам пойду в магистрат, объявлю на тебя!
Усмехнулся Власий: «А пока суд да дело, баржа у бережка постоит… Отдохнёт, сердешная».
— Ну что ты, Фёдор Григорьич! Невидаль какая, — притих было Гурьев, — все так, ну и я. Надобен он мне, пущай сдохнет! — А потом, ожесточась, снова: — Только гляди, Фёдор, против своего племени идёшь. Я к митрополиту дойду, он тя из заводчиков в скоморохи пострижет, он тя благословит, он… — так и ушёл, не досказав всего. За ним ушёл и Власий. Остались Щегол да Фёдор с товарищами.
— Спасибо, Фёдор… Пуглива птица щегол, рук ласковых требует, а мне с самого гнезда, за всю жизнь… вон Власий да ты… Пойду… Хозяина нашего опасайся… ворон!
И ушёл Щегол, словно отодвинулся в темноту, в ночь. За рекой, в слободе, девушки песню завели, — слушай да о своём думай. Может, его, Щегловы, песни поют… Народ на память бережлив.
* * *
Бурлак, что сирота: когда в рубахе, тогда и праздник. Кабаков в Ярославле казенных да «потайных» не счесть, за день не обойти. Ну, и гуляла ватага, пока полицейский поручик, будучи сам уж не в памяти, команду свою не выслал: гнать гуляк обратно на берег.
На душе у Фёдора в тот день, как в поломанном ветром саду. Ждал Щегла — не дождался. На берег пошёл — пусто на берегу, одна чернота от костров, да рыбья чешуя, да ветер с реки, да дождик мелкий…
Видать, бурлаки, отстояв обедню, отгуляв в кабаках, в бечеву впряглись, молчком по воде захлюпали, тронули с отмели баржу.
И пошли они, оступаясь, в воде. Дождь моросит. Хуже нет лямки, дождями моченой.
* * *
Из сарая театр всё же сделали. Начали играть раз, потом два, потом и три на неделе. Смотрителей не избыть! А день ото дня все трудней и хуже. Гурьев с друзьями в магистрате злобствует, воевода о «пожарном спалении» толкует, купечество, к воеводе уважением обеспокоенное, о том же.
Терпения ведь у людишек худых да скудных не избыть, а у воеводы статья своя — на него черт три года лапти плёл — не угодил! И пришёл бы театру конец, если бы… не измыслила матушка Елизавета и верный министр её Петр Шувалов на соль да на вино цену набавить — казну поправить. На вино полтину на ведро накинули, соль в тридцать пять копеек за пуд оценили. Без соли да вина — проживи, попробуй!
Откупщики винные казанские, вятские, ярославские и прочих губерний не приуныли, а лишь пользу себе от того удвоили. Выходит: вор у вора дубинку украл! Разгневалась государыня, сенат в замешательство впал. Пришлось во все места чиновников особых отправить для смотрения за правильной продажей.
