— Это… за что? — медленно, страшно медленно спросил отец и приподнялся на кровати. Кровь отлила с его лица. — Какая-то сволочь подожгла райком, а я билет выложить?! Вы что… с ума посходили?
— Но-но, поосторожней, выбирай выражения, — просипел другой дядька, толстый и молчавший до этого.
Воротник тугой петлей захлестнул его багровую, налитую кровью шею. Я подумал, как бы он ненароком не удушился.
— Тут истерикой не возьмешь, — сказал он. — И не сволочись. Если у нас в каждом районе райкомы гореть будут, что же останется?
— Люди.
— Вон ты как! Значит, вины за собой не признаешь?
— Погодите, товарищи, — вмешался третий, длинноносый молодой мужчина. — Чего вы все удила закусили?
— Вину признаю, — слабо сказал отец. — За райком отвечу, но партбилет выкладывать — извините!
— А это у тебя спрашивать не будем, — махнул рукой бритоголовый. — Выложишь как миленький.
— Врешь! — Отец быстро сел на постели, бритоголовый отшатнулся. Но отец опять уже повалился на кровать, мучительно застонал и хрипло выдавил: — Не ты мне его давал, не тебе и отбирать!
— Что это? — вдруг раздался властный, с легким нерусским выговором голос с порога.
Все разом оглянулись.
В дверях стоял Эйхе.
Никто и не заметил, как к нашему дому подкатила легковая машина и из нее вылез первый секретарь крайкома. Высокий, сухощавый, с маленькой бородкой и аккуратно подстриженными усами, он походил на Дзержинского. Полувоенная форма — серая гимнастерка и синие галифе, заправленные в высокие хромовые сапоги, — добавляла это сходство.
— Что это? — повторил Эйхе и шагнул в комнату.
Мне показалось, что у нас стало светлее, вроде бы стены раздвинулись.
— Видите ли… — начал бритоголовый, и я поразился, как неузнаваемо переменился его голос, какой он стал мягкий.
— Вижу, — нахмурился Эйхе и начал чеканить: — Во-первых, почему у постели больного секретаря райкома нет врача? Во-вторых, почему разбор дела происходит на дому секретаря, а не на бюро райкома?
— Райкома нет, Роберт Индрикович, — вкрадчиво сказал бритоголовый и развел руками: мол, я тут ни при чем.
Мне показалось, он поклонился.
— Нет здания райкома, — сухо поправил Эйхе и снял фуражку военного покроя, — а члены бюро райкома живы и работают. Или я неправильно информирован?
Эйхе сел на стул и вытер со лба капельки пота. Высокий, чистый лоб дяди Роберта был разделен на две части: нижнюю — загорелую, и верхнюю — незагорелую, что скрывала фуражка. И от этого лоб казался еще выше. Дядя Роберт пригладил потные волосы, которые были у него разделены пробором, и обвел взглядом комнату.
