— Я как иду на покос утром — вижу: тут часто щука играет. И крупная! — повторил он.
Василий поздоровался и краешком глаза увидел наверху, у изгороди, Клавдию. Она молча постояла, потом тихо пошла по дороге и всё как-то диковато косила глазами в сторону мужа и Василия.
— Я вчера взял тут двух щучонок, — сказал Василий.
— Старики говорят: бог наказал щуку за ее жадность. У нее три дня в месяц только бывают зубы, а потом теряются.
— Я никогда не видел беззубой щуки, — улыбнулся Василий.
— А, может, это вранье. Ты брось-ка вон туда, к осоке. Там играет-то!
Василий бросил блесну и почувствовал рывок. Попалась крупная добыча. Он с трудом подвел ее к берегу и выбросил зеленоватое бьющееся тело рыбы в траву.
— Вот видишь? — обрадовался Георгий. — На наш приход! Хороша!
Василий справился со щукой и сунул её в котомку.
— На ваш приход, — подтвердил он. — А вы с покоса?
— С покоса. Ну, желаю удачи. Побегу!
Георгий догнал Клавдию, и они пошли не оглядываясь. Василий заставил себя не смотреть им вслед.
* * *
Георгий ушел на Демидовские луга. Там осталось работы дня на три, и косари решили, не возвращаясь в деревню, ночевать в избушке.
Глеб уехал в город — вызвали в военкомат, на приписку. Клавдия, подоив корову и справившись по хозяйству, легла спать.
В открытое, затянутое марлей от мошкары окно донеслись звуки гармоники. Девушки, теперь уже другие девушки, пели старую, знакомую ей песню:
Серебристая коса,
Коси широку полосу.
Узнавай меня, залетка,
Вечером по голосу.
По мосту прогремел грузовик, и опять запели, теперь уже парни, другие парни, ломкими голосами:
Шел деревней — девки спали,
Заиграл в гармошку — встали.
Увидал милашку — вдруг
Гармошка выпала из рук.
Было жарко, душно. И грустно. Клавдия долго ворочалась на кровати и не могла уснуть. Она поднялась и подошла к окну. Откинула марлевую занавеску и стала смотреть на улицу.
Вдалеке за деревней чуть-чуть румянилась поздняя заря, притиснутая к самому горизонту. Небо было огромное, темно-голубое, и в его глубине всё отчетливее проступали очертания месяца. Издалека, из бора, чуть слышное, донеслось кукованье кукушки.
Клавдия потёрла рукой грудь, в которую ударила волна прохладного воздуха. Дышать стало легче. Ей захотелось выйти на улицу. Там — безграничный заманчивый простор, свежесть, красота, а в избе изо всех углов надвигались неясные тени и мучила духота. Клавдия оделась, накинула на плечи цветистый кашемировый платок — старинный, из материнского приданого, и вышла. Постояла на крыльце, а потом побрела тихонько по белёсой тропинке вдоль порядка изб. Всё спало, и только на огородах стрекотали кузнечики, а на реке слабо трепетали, словно рассыпанные лепестки ромашек, серебрушки от месяца.
