— Как там поживают на Удоре? — поинтересовался Иван Степанович.
— А где сейчас хорошо живут? С питанием плохо стало, просто беда. На трудодень почти ничего не дают. Бабам в колхозе ох как трудно приходится: вся тяжелая работа на их плечи легла. Мужики-то почти все воюют, остались одни старики да убогие.
— А как дорога ближе к Яреньге, не лучше этой? — спросил я.
Он только рукой махнул: нечего, мол, спрашивать, хуже быть не может.
Только к вечеру донельзя усталые, с трудам передвигая ноги, добрались мы до Яреньги. Это была самая большая станция по волоку. Около небольшой речушки Яреньги стояло три жилых дома, конюшня и здание складского типа. Через речку был переброшен широкий, крепко сколоченный мост. Я заметил, что на его перилах вырезано множество инициалов, и оказал об этом Ивану Степановичу.
— Где-то здесь и моя отметка должна быть. — Он поискал немного и указал пальцем: — Вот она.
Рядом с другими инициалами было вырезано: «В.И.С., июль 1941 г.»
— Это уж обычай такой: все, кто уходил в Армию, оставляли здесь свои пометки. Пройдет, мол, кто-нибудь из знакомых, прочитает и вспомнит… Скольких, здесь расписавшихся, уже нет в живых! Видишь буквы «В.А.А.»? Это брат мой двоюродный — Власов Алексей Александрович. Вместе в одной части служили. Погиб под Москвой… Вот дружок мой закадычный Андреев Борис Афанасьевич оставил свою подпись. Петеэровцем был, его немецкий танк гусеницами раздавил вместе с противотанковым ружьем. А вот эти трое — Коновалов Иван, Селиванов Степан, Обрезков Василий даже до фронта не успели доехать: эшелон фашисты разбомбили… Об остальных ничего не знаю, в разных частях, разных местах воевали.
Иван Степанович задумался…
— Я думаю, Коля, что после войны в каждом селе на самом видном месте надо поставить памятники погибшим и обязательно указать фамилию каждого. Пусть знают молодые тех, кто сложил за них головы.
Иван Степанович не торопясь прошел вдоль перил; он читал вырезанные инициалы, у иных останавливался, вспоминал о чем-то своем…
На станции мы увидели колхозников, направленных работать в деревню Жешарт, на лесобазу. Их было человек двадцать: молодые женщины и двое парней, у одного из них было бельмо на левом глазу, другой при ходьбе заметно припадал на правую ногу. Парни страдали без курева и в обмен на оставшийся у меня табак наложили мне полную шапку сухарей. У всех, направленных на лесобазу, были взяты с собой заплечные мешки, туго набитые сухарями: все были наслышаны о трудной, голодной жизни в Жешарте.
