— Вы из Швеции?
— Нет, из Бельгии.
Она ответила так, словно хотела сразу расставить все точки над «i» — никаких уступок, ни одного повода для надежды. Плохо же она меня знала.
— Обожаю Бельгию.
— Это ваши трудности, — отвечает она, оттирая пятно с куртки Рауля.
— А «Мираж» папы моего папы треснул по швам, когда он был еще совсем маленьким, но дедушка выпрыгнул с парашютом и получил целых три медали.
— Мы только что провели неделю у него в Каннах, — бросает она, съежившись так, словно я в этом виноват.
— Там в это время очень хорошо, — говорю я в надежде на примирение.
— И-больше-ни-ко-гда, — чеканит она чуть тише, склонив голову и выражая недовольство.
Она устраивается поудобнее, отворачивается к дверце. От нее исходит девичий аромат жимолости и ванили, так же плохо сочетающийся с ее костюмом, как и с роковым именем. Напрасно я пытаюсь отыскать в ее речи бельгийский акцент: она говорит безупречно, чуть отстраненно, словно сначала произносит слова про себя.
— Я хочу есть, — говорит Рауль.
Она вытаскивает из сумки пачку шоколадного печенья, лежащую между письмами и кипарисовыми четками. Мальчик набрасывается на еду, а она советует ему не перебивать аппетит. Мне нравится ее спокойный голос, ее быстрые взгляды, то рассеянные, то сосредоточенные, уравновешенность ее подвижных черт лица, сочетание несочетаемого. Как же я хочу вернуть ей улыбку!
На подъезде к Парижу — пробка. Усатый спрашивает, глядя в зеркало заднего вида:
— Простите, мсье, но, учитывая, что вы должны присутствовать на собрании, будет лучше, если сначала я отвезу вас в офис, а потом доставлю мадам.
Я не знаю, что тут можно сказать, и какое-то время молчу под одобрительным взглядом Ингрид. Наконец сухо отвечаю:
— Сначала мадам. Собрание подождет.
Она возражает, поддерживает шофера: она меня и так уже достаточно побеспокоила. Ладно, лучше не спорить. Я знаю ее имя и ее адрес: вполне достаточно, чтобы приехать к ней завтра, уже под своим собственным именем.
— Кем вы работаете? — спрашивает она.
Я задумчиво разглядываю брови шофера в зеркало заднего вида, потом изображаю приступ кашля, надеясь, что он ответит за меня. Но пробка начинает рассасываться, и он умолкает, сконцентрировавшись на дороге. Она ждет, удивленная моим молчанием. Мне ничего не остается, кроме как ответить вопросом на вопрос:
— А вы?
— Я орнитолог.
— Она работает с птицами, — уточняет Рауль.
То, что он взял на себя роль переводчика, объединяет нас. Он сидит между нами на сиденье, и я беспредельно счастлив. Не будь его, я, конечно, мгновенно был бы очарован его матерью, но, вероятно, не испытал бы желание помочь ей подвезти багаж, не захотел бы совместной жизни, общего будущего. Я всегда хотел иметь ребенка, но вовсе не желал размножаться. Хорошо, что Рауль уже есть: мне так удобнее, более свободно. Как было бы здорово воспитать его!
