Тут мама Люда решила вмешаться. Оставив Настю возле багажа одну, она подбежала к мужу.
— Скажи ему, — задыхаясь, проговорила она, — скажи ему, что у меня больной желудок, что мне нужно держать при себе кипяченую воду…
И она улыбнулась администратору такой чудовищной искривленной улыбкой, что Андрей не выдержал.
— Мама! Ну, мама же! — простонал он, густо краснея. — Научись ты себя уважать!
— Уважать? — прошипела она, обернувшись. — Уходи немедленно, или я разобью твою красную рожу! Уважать! Куда мы отсюда пойдем? На улице хочешь остаться?
"Красную рожу…" Эти слова Андрей услышал от мамы Люды впервые. До сих пор между ними действовало молчаливое соглашение: мама делала вид, что ей совершенно неизвестно о манере сына краснеть, а он принимал на веру то, что она его мучений не замечает. Ни разу она не удивилась: "А что ты, собственно, краснеешь?" — и не раздражилась: "Да перестань ты, в конце концов, краснеть!" Сознательно или нет, но мама Люда поддерживала его тайную надежду на то, что окружающие вообще ничего не замечают, что все ему только бластится. Лишь однажды произнеся: "А мой сыночек меня ревнует!" — мама Люда вроде бы проговорилась, но и то не явно. И вот пожалуйста: "Разобью твою красную рожу!" Значит, все и всегда она видела, никаких надежд больше нет. Андрей оцепенел от этого простого и беспощадного открытия. Если бы он мог… если бы он был уверен, что это поможет, он перегрыз себе где-нибудь вену, чтобы вылилась горячая красная кровь, а ее место заняла бы другая, голубая, холодная, светящаяся лунно и ясно…
— Ничего не могу сделать, — отвернувшись, сказал администратор. — Очень жаль, но таковы правила. Может быть, у вас на родине и разрешается все это и многое другое, но, насколько мне известно, во всем цивилизованном мире…
Если б нашелся сейчас человек, который напомнил бы Андрею про Робин Гуда манговых зарослей, то человек этот стал бы ему лютым врагом. К счастью, об этих постыдных мечтаниях было известно лишь ему одному.
— Что он говорит? — приплясывая и дергая отца за рукав, повторяла мама Люда. — Да переведите мне, наконец, что он там говорит! Не можем же мы остаться на улице! С ума сойти! Ночью, в чужой стране… и никто, никто не проявит сочувствия!
Подбородок ее затрясся, глаза налились слезами: Людмила Павловна не выдержала перегрузок. Отец и сын тревожно переглянулись: обоим было известно, что успокоить маму Люду, если она разрыдается, будет чрезвычайно сложно. Поэтому Андрей решился на хитрость.
