Твоё или Достославного?!
Твоё! (мы поднимались по своей лестнице, кто-то навстречу).
Не ори, Олёша. Ключи-то у тебя?
Смердяков очень хорош, круче всех — круче даже ранних Свидригайлова и Лебядкина. Это почти Ставрогин, почти Достославный (понимаю, что за такое сравнение можно и в зубы получить) — но «Петля затянулась, потолок задрожал»!.. А отец Фёдор как артистичен, а!
В радуге-то, Олёша, семь цветов.
Седьмой, Саша, я полагаю, отец Ферапонт, который γрузди ел. Тупик веры, искажение…
Мы пришли, разговор прекратился.
Ксюха закрыла дверь, включила светильник и наклонилась расшнурять ботинки, рассматривая в зеркале свою задницу — вся мокрая от пота, а не видно. На одном ботинке было маленькое пятно крови, брюки вроде чистые. В дверь робко постучали. Открыла. Светка: «Это я опять, Ксю. Там в подъезде собаки какие-то — я спускаюсь, а они рычат… и никого нет… Проводишь может меня… может знаешь чьи … хотя откуда ты… Или я у тебя всё же останусь…Я очень писать захотела…Только ты обещай, что не будешь…
Буду! Обязательно! Велкам, велкам, леди, раздевайтесь, только чур я пока в сортир сама, потом ты.
О’кей, спасибо.
Вернулась на цыпочках из коридора, шёпотом:
Спасибо в постель не положишь! Раздевайтесь догола, лягте на кровать, разведите ляжки — вас будут долго и грязно трахать!
Она сняла курточку, разулась и просочилась в спальню.
Пришла Ксюха.
Иди, я пока поставлю чайник.
Где там у тебя свет включается?
Не помнишь что ли или набиваешься на провожатую?
Уже надоело, Ксю, честное слово.
Изини.
Я шарил на кухне, О. Фролов зашёл в ванную, включил воду. Выходит, я говорю:
Ты что там, Саша?
Искупаюсь.
Время-то знаешь сколько?
Мне по хую.
Завтра надо бы пойти в институд или в библиотечку хотя бы…
Ка-акая разница… — он зевает, идёт в сортир.
Я забежал в ванную, раскручиваю свою бритву, вынимаю лезвие, прячу под ванну.
Сижу на кухне, курю, завариваю чай. На столе офроловские записи. Разворачиваю тетрадку — сверху надпись: «Алкофилософия. Том Ι». Увидев эпиграф, я не удержался от смеха:
Есть только змий между прошлым и будущим
И именно он называется змий
(за него и держись — зачёркнуто).
О. Шепелавый и Р.Саша.
Эту знаменитую и великолепную песню, не понять почему допущенную в «благородный» эфир рыгаловки, состоящий, как вы наверное знаете, из отборнейших блатюков, мы с Сашей додумались перепеть после пятидневного марафона под девизом «перепить самих себя из прошлого и заодно и желательно и из будущего» (до этого рекорд был четыре дня). Кстати, присутствующий тут наш друг поэт М. Гавин заметил, что во второй строке заключается вся суть поэтики «ОЗ»: иной бы написал, что именно он называется «жизнь» или какое-нибудь другое слово, но только не «змий». Однако он не вкусил всего назревшего и даже перезревшего плода поэтики «от гриба» плюс «от змия»: на шестой день утром, часов так в час дня, я, очнувшись, как ни странно, на своей кровати и обнаружив рядом на полу Сашу, толкнул его и толкнул ему речь, которой нет адекватов в порядочных языках и от которой Саша чуть не сдох — он непомерно широко разинул рот, покраснел, захрипел и минут пять не осуществлял дыхания. Я, кстати, тоже чуть не сдох, потому что у меня как никогда в жизни, невообразимо, нестерпимо и непоправимо болела голова, язык работал автономно, вот более-менее внятная выдержка: «Я… я… я… я… я? я?? я!.. я-я-я… я… как… как… как… так… так сказать как посмотреть блять в рот нассать и хуй сусать… Коробк
