Покуда слуга рыл канаву, господа опустили в яму оба мешка.
В мешках был зашитый в кожу порох.
Его затоптали, завалили большими камнями, насыпали между камнями мелкие камешки, землю, затем все утрамбовали.
А слуга тем временем прорезал канавку до самого дерева, выложил ее камнями, протянул запальный шнур, прикрыл его промасленным полотном и плоскими камешками, чтобы он не намок в случае дождя.
— Ну, — весело сказал слуга, — теперь-то я уж знаю, что здесь готовится!
— Что же, Янош?
— Здесь кто-то взлетит на небо.
— А как ты думаешь, кто?
— Кто? Нетрудно угадать: завтра проедет здесь турецкий султан. Кому же быть!
— Не завтра, а уже сегодня, — ответил священник, взглянув на светлеющее небо.
Он вытер платком мокрое от пота лицо.
Когда восходящее солнце озарило дорогу, на ней уже не было и следов ни ямы, ни канавки.
Священник бросил кирку.
— Теперь, Янош, садись на коня и гони, сын мой, на вершину Мечека, до того места, откуда видна вся дорога.
— Понял, ваше преподобие.
— Мыс Гергеем приляжем от дохнуть здесь, за деревом, шагах в двадцати — тридцати. А ты на горе жди прибытия турок. Как увидишь первого всадника, сразу скачи сюда и разбуди нас.
Разыскав в лесу местечко, густо поросшее травой, они расстелили плащи и тут же оба заснули.
К полудню галопом примчался слуга.
— Идут! — крикнул он еще издали. — Страх, какая огромная рать идет! Идут, идут, как волны! Тысячи верблюдов и повозок. Несколько всадников уже проскакали вперед по дороге.
Священник обернулся к школяру.
— Что ж, тогда поедем обедать к твоему приемному отцу.
— К господину Цецеи?
— Да.
Школяр удивленно взглянул на священника. Видимо, удивился и слуга.
Священник улыбнулся.
— Мы пришли на день раньше. Не понимаешь? Это же только квартирмейстеры. Они едут впереди и ставят лагерь, разбивают шатры, чтобы к приходу турецкой рати в Мохач ей был готов и ужин и кров.
— Что ж, тогда поедем к господину Цецеи! — весело сказал Гергей.
Они спешились у речки и как следует вымылись. Юноша нарвал букет полевых цветов.
— Для кого это, Герге?
— Для моей жены, — улыбнулся юноша.
— Для жены?
— А это мы так называем маленькую Эву Цецеи. Ведь она будет моей женой. Мы с ней выросли вместе, потом ее отец усыновил меня. И когда бы я ни приехал к ним, они всегда говорят: «Поцелуй Эву».
— Надеюсь, ты делал это охотно?
— Еще бы! Ведь личико у нее как белая гвоздика.
— Но из этого еще не следует, что ты должен считать ее своей женой.
— Отец Балинт сказал, что Эву предназначили мне в жены. Так Цецеи и в завещании распорядился, и за дочкой он отдаст мне деревню в приданое.
