Цыган встал, отер руками рот, а руки вытер о штаны и затараторил:
— Ваша милость, сударь-государь Умрижаба, целую ваши руки-ноги, дозвольте сыграть что-нибудь для удовольствия почтенных гостей.
Кривой янычар Юмурджак, которого цыган назвал Умрижабой, обернулся и, насмешливо сощурившись, спросил:
— Венгров хочешь скликать своим кукареканьем?
Цыган спокойно поплелся обратно к котлу и, запустив в него деревянную ложку, буркнул:
— Чтоб тебя повесили в самый сладкий твой час!
Турки жадно ели и пили, тут же делили добычу, менялись награбленным. Мрачный акынджи с обвислыми усами снял с повозки железный ларец. Ларец взломали, и из него посыпались золотые монеты, кольца и серьги.
Турки повели дележ у костра. Любовались драгоценными камнями.
Герге хотелось спать, но он не мог отвести глаз от Юмурджака. Страшным и странным казалось ему это лицо, этот голый череп. Стоило турку снять колпак, и его бритое лицо сливалось с бритой головой. А как чудно он смеялся, даже десны были видны!
Деньги поделили. Турок вытащил из-под доломана туго набитый деньгами толстый замшевый пояс и пошел туда, где паслись кони.
Герге по-прежнему не спускал с него глаз. Он увидел, что турок вытащил из луки седла деревянный шпенек и через маленькое отверстие стал просовывать туда деньги.
Невольники еще не кончили есть. К паприке они были привычны. Возница Андраш с удовольствием уплетал мясо.
— А ты почему не ешь? — обратился священник к Гашпару.
Парень сидел с краешка, понуро уставившись в темноту.
— Охоты нет, — ответил он угрюмо.
Немного спустя он взглянул на священника.
— Отец Габор, как поедите, выслушайте меня — хочу вам два слова молвить.
Поп отложил в сторону деревянную ложку и, звеня цепями, подсел к Гашпару.
— Чего тебе, сынок?
Парень смотрел, моргая глазами.
— Прошу вас, исповедуйте меня.
— Зачем?
— А затем, — ответил парень, — чтоб на тот свет явиться с чистой душой.
— Ты, Гашпар, еще не скоро туда явишься.
— Скорее, чем вы думаете. — Гашпар кинул мрачный взгляд на турок и продолжал: — Когда невольники кончат ужинать, сюда подойдет тот турок, что схватил меня. Он придет, чтоб надеть нам на руки кандалы. Вот я и убью его.
— Не делай этого, сын мой.
— А я его все равно убью. Только он подойдет — выхвачу у него кинжал и заколю, собаку! Прямо в брюхо клинок воткну! Так что вы уж, пожалуйста, исповедуйте меня.
Священник пристально посмотрел на него.
— Сын мой, — проговорил он спокойно, — я не стану тебя исповедовать: я лютеранин.
