2
Герцогиня приняла меня сразу, едва только получила от гувернантки сообщение о том, что в прихожей дожидается неописуемой красоты дама, представившаяся графиней Аламанти. Госпожа де Шеврез выскочила из покоев, бегом пронеслась вниз по лестнице и, схватив меня за руку, буквально потащила в свои апартаменты, оказавшиеся довольно просторными, полными раззолоченного дерева мебели, тяжелых драпировок, бронзовых подсвечников и люстр, букового паркета и прочего мусора, выставляемого богатыми людьми Франции гостям для обозрения – и только. Жить в таких комнатах невозможно, спать на узких диванах с гнутыми тонкими ножками тем более. А уж обедать за их круглыми, покрытыми перламутром столами, сидя прямо, словно проглотила длинную палку, в таких домах истинное мучение. Мы с Анри занимались любовью и ели, как правило, прямо на полу, на коврах.
– Милая вы моя! – кудахтала между тем госпожа де Шеврез. – Какая вы юная! Вся в вашу бабушку!.. Или в прабабушку?.. Дед моего мужа много рассказывал мне Завалила я его прямо в сено, уложенное под навес от ненастья на краю луга Фонтенбло. Заставила герцога высосать меня всю. Ртом. Из моей мохнатой пещерки.
Ибо фаллос ему откусила собственная жена в порыве страсти, оставив на нужном дамам месте лишь маленький пенечек и великолепных размеров мошонку с огромными яичками.
Зато языком он владел так, что я трижды проваливалась в бездну рая, пока не застонал от удовольствия и он, окропив лицо мое горячим, словно кипяченые сливки, семенем.
О старом герцоге и его любовных утехах, известных в мое время всем знатным дамам королевства, ибо познать хотя бы разочек столь экстравагантный пенечек желала каждая, я вспоминала по дороге от Лувра до дома госпожи де Шеврез. Шла по Парижу пешком, словно простолюдинка, разглядывала знакомые здания, удивляясь, как мало изменился город за тридцать лет, не обращая внимания на пялящихся на меня горожан. Кто-то пытался поприставать ко мне, сказать нечто, что по его мнению, могло привлечь мое внимание, – но всегда глупость, конечно, потому я даже головы не поворачивала в сторону таких. То есть все здесь было, как всегда, зачуханный, самодовольный Париж жил своей похабной жизнью, пялился на красивую женщину, которых здесь, по правде сказать, можно по пальцам пересчитать, да и то одной руки хватит, а в остальном оставался самым непримечательным лабиринтом грязных и плохо замощенных улиц с кривобокими полуслепыми домами.
