Тайна замка Аламанти - Клод де ля Фер

1601 год от Рождества Христова. Ночную вазу я захотела иметь золотую. Ушло на нее добрых полтораста испанских дублонов, да еще чеканщик присвоил с полсотни, не считая работы. Но штучка получилась презабавная: шестнадцать фавнов бесцельно домогаются у шестнадцати нимф, и лишь семнадцатый, прижавшись лицом к прекрасному, как лунный свет, лону, вот-вот получит доступ к тому курчавому островку, что лишь намечен между правой скулой и шеей фавна.

Я приказала прорезать в графском троне дыру и сунуть вазу туда. А чтобы сплетницы нашего прихода выдумывали злословий побольше и тратили время на баснеописательство моих причуд, я приставила к графскому трону двух мордастых великанов, велев им сторожить вазу так, словно это трон самого французского короля.

Но тут тело мое покрылось прыщами, засвербело. Пришлось повелеть слугам прорезать в моем платье потайные дыры, дабы на людях могла я скрести себя ногтями[1]. Но подобные телодвижения отвлекают внимание собеседников — я это заметила. Потому решила использовать вместо ногтей специальный скребок. Точнее сказать, присоветовал его изготовить мой личный врач — мавр, выкупленный мною когда-то у испанского гранда и с тех пор не раз приходивший мне на помощь в трудную минуту. Старик — лукавец преотменный, лгун и шарлатан, как и все представители его мерзкопахнущего ремесла. Глупые советы его мне нравится преображать силой ума и с помощью моего богатства.

Взять хотя бы этот самый скребок. Мысль о нем родилась, когда я рассказала мавру, как во время беседы с маркизом Д-Эбрюльи я черканула себя рукой по шее — и расцарапалась до крови. Лекарь предложил в качестве лечебного средства либо подстричь ногти, либо завести скребок.

Сказано — сделано. Неделю спустя великолепной слоновой кости скребок лежал передо мной на бархатной подушке, переливаясь огнями вправленных в рукоятку самоцветов и сияя холодным светом торчащего из торца ручки бриллианта.

Кабы десятую долю стоимости этого бриллианта дал мне Господь лет сорок тому назад, разве бы познала я горечь и печаль стольких своих приключений, смогла бы, не страшась чужого слова, взгляда, познать любовь и ласку стольких бесстрашных кавалеров и знойных красавцев, что дни и ночи лили за меня кровь, глотали дорожную пыль, натягивали паруса удачи на пиратских кораблях, а потом до самой смерти кровили веслами ладони на королевских галерах? Ибо жизнь моя не похожа ни на одну из тех убогих судеб, что влачат окружающие меня бароны и графы, живущие лишь милостью моей, но никак уже ни улыбкой и ни любовью…