Я сказал ей (когда уже было слишком поздно), что мы должны быть впредь осторожнее. Вместо того, чтобы серьезно отнестись к моим словам, она расхохоталась.
– Вы изменили свое мнение с тех пор, как писали мне? – спросил я.
– Разумеется, изменила. Когда я вам писала, я забыла о разнице в наших летах. Я боюсь только, что надо мной будут смеяться, больше я ничего не боюсь!
– Я употребил все свои усилия, чтобы разубедить ее. Я сказал ей прямо, что люди неравных лет – женщины старше мужчин и мужчины старше женщин, вступали у нас иногда в супружество. Совет заботился только, чтобы характеры были подходящие, а на лета не обращал никакого внимания. Мои слова не произвели впечатления, бедняжка была слишком счастлива и не хотела думать о будущем. Кроме того, празднество в честь моего рождения заставило ее забыть сомнения и неприятный страх. А на следующий день другое событие поглотило все наше внимание: письмо от лондонского адвоката известило меня о наследстве, оставленном мне матерью.
– Было решено, как вы знаете, что я отправлюсь посмотреть на свет, и сам изберу себе образ жизни, но день моего отъезда не был еще назначен. Два дня спустя гроза, собиравшаяся в продолжении целых недель, разразилась над нами, – нам приказали явиться в совет, чтобы ответить за нарушение правил. Все, что я вам рассказал, и некоторые другие обстоятельства, которые я скрыл от вас, были записаны на листе, лежавшем на столе совета, а к нему было приколото найденное в моей комнате письмо Меллисент. Я принял всю вину на себя и требовал, чтобы меня поставили лицом к лицу с неизвестным доносчиком. Совет ответил на мое требование вопросом:
– Признаем ли мы написанное за правду? Мы не могли отвечать отрицательно. Тогда совет решил, что нет надобности вызывать доносчика. Я и теперь не знаю имени этого шпиона. Ни у меня, ни у Меллисент не было врагов в Общине. Девушки, видевшие нас на озере, и другие члены, встречавшие нас вместе, дали показание только по принуждению, да и то все перепутали, так им было жаль нас обоих.
На другой день совет произнес приговор. Правила предписывали им их обязанность. Нас приговорили к шестимесячному удалению из Общины с правом возвратиться или нет по желанию. Жестокий приговор, господа (что бы мы о нем ни думали), для бездомных, одиноких людей, для опавших листьев, занесенных в Тадмор. Мой отъезд был решен раньше. После всего случившегося мне велели выехать через двадцать четыре часа и запретили возвращаться до окончания срока изгнания. С Меллисент поступили еще строже. Ее одну не отпустили. Одной из женщин Общины поручили доставить ее в дом замужней сестры в Нью-Йорке: она должна была выехать на другой день, на заре. Мы, разумеется, оба поняли, что нам хотели воспрепятствовать ехать вместе. Они могли бы избавить себя от этого труда.
