Корнеев повернулся к Кондрашову:
— Давайте по существу. Даете слово?
— А что по-вашему? Я должен расстрелять этого вашего…
— Не о вас лично речь…
— Знаете, мне отчего-то не нравится… Вы меня будто в союзниках держите. Имейте в виду, я советский человек…
— Да ради Бога, — Корнеев улыбался, — хоть трижды советский, вы только Грунина не дайте в обиду. Вы это можете. А вот за всех советских я не поручусь. Потому и прошу. И, как говорится, не задарма.
— Хорошо, выкладывайте вашу информацию, — с трудом скрывая раздражение, потребовал Кондрашов, обещая себе, что в последний раз разговаривает с этим противным и опасным человеком.
— Поезда проходят по ветке не чаще двух раз в сутки. Будете ждать. На паровозе может быть немец, но может и не быть. А вот на всех тормозных площадках непременно. Иногда по двое. На хвостовой тормозной всегда двое. Иногда с пулеметом. Но главное… За пятнадцать минут до поезда проходит дрезина… Знаете, что это такое?
— Знаю. Сам железнодорожник.
— Вот как? — отчего-то удивился Корнеев. — На дрезине трое с пулеметом и рацией — связь с поездом. Дрезина остановится у выходного семафора и будет ждать. Еще не все. На станции дежурят двое или трое немцев. Тоже приезжают на дрезине. Меняются по суткам. Один из немцев — телеграфист. От аппарата только по нужде отходит. Мишель предполагает, что в конце ветки у немцев госпиталь для среднего командного состава, потому такие предосторожности. Мишель говорит, вагоны пахнут. Иногда свежим хлебом, иногда фруктами. По карте, что вам дал, посмотрите, поймете, что этот немецкий объект много ближе к нашим западным зимникам, оттого и блокированы наши деревни, и там уж вам точно не прорваться. Если с поездом управитесь, километров пятнадцать катитесь, а потом сваливайте на север, в псковские леса. Ну вот, пожалуй, и все.
Кондрашов молчал. Не «спасибо» же говорить.
— Почему вы не рассказали мне этого сразу, там, в лесу?
— И сейчас бы не рассказал, когда б Мишель за своего тестя не встревожился. Фактически я же вам план операции начертал. А мне это надо? Но, хотите верьте, хотите нет, я желаю вам удачи. Если мне придется уходить из России вместе с немцами, предчувствую, как буду наслаждаться их переходом через очередную Березину.
Снова как бы вытребовал на себя прямой взгляд Кондрашова.
— Но если, как Гитлер обещал, доберется он до Кремля и на воротах развесит ваших вождей, Россию искромсавших, траурного настроения у меня не будет. Так что, как и в прошлый раз, прощальные рукопожатия не состоятся?
