— Принесет?! — раздраженно переспросила она.
— Думаю, да, — ответил старик.
— Когда?!
— Найдет время.
Девушка застыла в нерешительности, как дикая козочка перед широким и глубоким оврагом, который и перепрыгнуть надо, и боязно; затем повернулась и выбежала в горницу, крикнув уже оттуда:
— Бабник он!
Она легла на диван и притихла. Молчание девушки можно было истолковать по-разному: быть может, она решила, что раз уж пропала палка из дикой вишни, то и бог с ней, пускай, много ведь и других палок у старика, лишь бы Фирко сюда не являлся; но возможно, молчание означало, что если сунется в дом Колокан, то она за себя не ручается. Тези свесила на дощатый пол ногу и принялась постукивать по нему каблучком красной туфельки — все чаще, чаще, — но вдруг вскочила и подбежала к дедушке.
— Заколю его, если придет! — сквозь зубы сказала она. — Глазами буду колоть, словами! Что он о себе думает?! Думает, можно и так в жены звать? Мол, пойдем-ка, и все? Я ему не щенок, которому посвистел, он и мчится уже, рад-радешенек. Нет уж, все честь по чести пусть делает. Если чувство его от души идет, пускай потом и кровью докажет!
Она убежала обратно в горницу, снова легла, свесив теперь обе ноги, и, болтая ими, запела:
Киска краше всех зверят,
А Катюша — всех девчат.
Каталина Чюди!
Не иначе как эта Каталина Чюди — колючий розовый куст: Тези только произнесла ее имя и тотчас вскочила, будто укололась об острые шипы; опять вихрем бросилась к деду, дрожа и пылая.
— Бабник! Привык, что раз-два — и девчонка его! Да только я не такая, у меня душа есть, которую сперва понять надо. А он сразу цветок сорвать вздумал — чего захотел! — само собой, на шипы напоролся да убежал, как собака, раны зализывать. Теперь на свадьбу свою зовет, мальчишек с лентами подослал. Совсем ни стыда, ни совести! Думает, все такие, как его Чюди: поманит пальчиком — прибежим? Не дождется!
И она зарыдала.
— Ну, успокойся, успокойся. Конечно, не дождется, — нежно сказал старик, усаживая ее за стол напротив себя.
Тези села, уткнувшись лицом в ладони и вздрагивая всем телом; на лбу и висках у нее вздулись синие жилки.
— Ладно, ладно тебе… — приговаривал старик.
Девушка вскинула голову.
— Что «ладно»?! — часто моргая, спросила она.
— Не слушаешься ты доктора, вот что. Он ведь сказал, тебе покой нужен.
— Он и другое сказал.
— Ну да, ну да. Что красива ты, как цветок.
— Вот!
И только что плакавшая навзрыд Тези рассмеялась, будто после короткого дождя солнышко засияло; а чтобы не в одиночку ей веселиться, она налила дедушке еще палинки. Старик взглянул на стенные часы, где под розовым циферблатом качался маятник, и, подняв стаканчик, сказал:
