Он слегка коснулся плеча старика ладонью-лопатой и примирительно произнес:
— Пошутил я, что уж.
— Ей от шуток легче не станет.
— Значит, надо отдать ее.
— Значит, надо. В кооператив.
Колокан согласно кивнул: мол, конечно, куда же еще; но сказал другое:
— Осенью, пожалуй, еще можно было.
— А подыхает она сейчас.
— В том-то и беда.
— Так исхудала, что дверь открывать не надо, в щелку пройдет.
Колокан свернул губы трубочкой, будто колючку во рту держал, головой закачал из стороны в сторону.
— Нет, нету.
— Чего нету?
— Людей нету.
— Тогда я ее забью.
— Нельзя!
— Ну так хоть кормов дайте, за деньги.
— Проще сахару дать.
Не нашел больше слов старый Тимотеус. Он вдруг почувствовал во рту такую горечь, что даже язык прижал к нёбу, чтобы не сплюнуть. Теплый туман медленно разливался в мозгу, застилая глаза. Однако ж на нет и суда нет; он сглотнул и тяжело поднялся. Что говорил на прощанье и пожал или нет Колокану руку, не помнил. Так почти в забытьи и направился к двери, перебирая пальцами правой руки, будто что-то нащупывая. Только мыслям о Чако и о том, что ее ожидает, было место в сознании, горьким мыслям.
В дверях он обернулся.
— Тогда пусть ее волки съедят, — сказал он.
— В хлеву-то?
— Привяжу в лесу к дереву.
— Вас накажут!
— Кто?
Ференц Колокан в ответ лишь пожал плечами. Не знал или не хотел даже думать, кто и в самом деле накажет хозяина, если тот свою собственную корову отведет в лес волкам на съедение. И пока Колокан молчал, старый Тима, нахмурив брови, ответил сам:
— Разве что только бог.
С тем и вышел.
В глубокой задумчивости ковылял он по деревенской улице, а правой рукой все пытался ухватить что-то в воздухе, шарил, нащупывал — и не находил. Так иногда завяжешь на платке узелок, вроде на память, а о чем — поди вспомни; вертишь, теребишь узелок, да все зря, лишь расплывчатое, туманное пятнышко маячит где-то в дальнем уголке памяти. Мерещилось оно и старому Тиме, он даже ощущал его тепло, но, как ни вглядывался, видел только неясные образы, которые извивались, плясали, заманивали. Старик поднял голову и увидел, что стоит перед дверью сапожника.
Он вошел.
— А где же мастерская? — спросил, оглядывая голые стены.
— Была — да сплыла, — ответил сапожник.
— Стало быть, вы теперь вроде как в сказке живете.
— Вроде.
Старый Тима в деревне был редким гостем; хозяин вежливо усадил его, сказал что-то о преимуществах жизни отшельником на лесном хуторе, вольной жизни, которую, ей-же-ей, многие предпочли бы здешней. Поинтересовался, чем мог бы помочь, будь у него и теперь мастерская.
