— Выходит, что Стрелецкому позволено это, деньги идут не ему?
— Выходит, позволено. А деньги-то все-таки идут ему. По крайней мере, большая часть.
— А ты откуда знаешь?
— Говорят.
— Ну, говорят… мало ль что говорят.
— Говорят еще, что ему кой-кто из родителей к именинам букеты посылает. А в букете — кредитка. Ну, и уж сынок такого родителя ни в чем дурном целый год замечен не будет. А на следующий год — еще букет…
— Мало ль что говорят.
— Да вот про Голотского же не говорят! Он инспектор, ему и кредитку следовало бы покрупней, а вот не слышно про него.
Гриша замолчал, подавленный, со скукой глядя на сетку дождя, которая все темнела, становилась гуще… Наконец сказал нехотя:
— Хотел я с тобой про Дон… А ты вон какой разговор завел.
— Да ведь разговор-то с чего начался? С твоего долга Стрелецкому! Ну, прощай, я уже дома. Спасибо, что проводил.
— Не отдам я ему долга. Я и ленточку-то его выбросил в бурьян! Нет: шесть копеек отдам. Что должен, то и верну. Или — десять копеек. Гривенник я как-нибудь достану.
— Гривенник он у тебя не возьмет. Вот как рубль нарастет, тогда он тебя и настигнет.
— Посмотрим, как еще он меня настигнет. Не дамся!
— Посмотрим.
Ждать долго не пришлось. На другой же день Стрелецкий подошел к Грише и спросил:
— Почему не поклонился мне?
— Когда?
— А тогда, когда встретился со мной.
— Где? Я… не видал. Не заметил.
— Ты меня не заметил, а я тебя заметил. У меня вас четыреста человек, и я всех вас замечаю. А ты вот меня не заметил. Оч-чень странно.
Гриша молчал, беспомощно озираясь.
— Ну, вот что, дружок, — ласково сказал Виктор Аполлонович: — в следующий раз, если ты вздумаешь мне не поклониться при встрече, будешь записан в кондуит. Мне твой поклон не нужен, голубчик, но таково правило в нашем учебном заведении. И его надо соблюдать!
Гриша долго глядел вслед уходившему надзирателю. Обтянутые ляжки Виктора Аполлоновича, как всегда, равномерно подрагивали на ходу. До чего же противно!
Дерябин-то, выходит, прав.
А вот и сам Петр, почему-то взъерошенный, красный. Подойдя поспешно к Грише, он раскрыл широкую свою ладонь:
— Бери сколько хочешь. Хоть половину!
На дерябинской ладони лежала пригоршня медяков и гривенников.
— Целых шестьдесят копеек! — ликуя, сказал Дерябин. — Я сегодня на Делюля поставил. Молодец ксендз — выручил, опять первым вышел на урок. Ну, что молчишь? Хочешь теперь сам сыграть?
Гриша задумался. Отец, помнится, говорил что-то про карточную игру на деньги, ругал ее. Ну, а про эту он, должно быть, и не слыхал… И названия-то, конечно, не знал: то-та-ли-за-тор.
