Впрочем, репутация Нахимова, как морского педагога, никогда не уступала его известности, как военного человека, и во время жизни своей Павел Степанович был достаточно вознагражден сочувствием бескорыстных специалистов, которые умели понять и оценить его поразительное и оригинальное влияние на морское сословие наше. Но совершенства нет в природе. Если бы Павел Степанович был более воздержан в деятельности, имел бы умеренный темперамент и более обширное поле действия, то он удивил бы весь свет результатами морского воспитания; совершил бы переворот изменением направления умов у всех молодых морских офицеров и сделал бы это без прибавки даже и одного вертка к масштабу своего образования…
Сменившись с вахты в 4 часа утра, я был в странном расположении духа, почти в одно время сердился и смеялся; но, несмотря на то, разделся, лег в койку и в ту же минуту заснул; через час вестовой с таким же трудом, как и в полночь, будил меня и вразумлял, что свистали всех наверх: парус ставить. В это время я был вполне убежден, что вестовой - первый враг мой в мире; все злое, неправедное и ненавистное сосредотачивалось моим сонным воображением в лице бедного вестового. Я бранил его, стращал, умолял, чтобы он оставил меня в покое, старался ударить его кулаком; но вестовой, специалист в таких занятиях, действовал по привычке, осторожно, но настойчиво и хладнокровно; это неизменное хладнокровие возбуждало во мне бездну ненависти, но не могло разбудить меня.
Вдруг раздался голос Александра Александровича: «По марсам!»
- Мухи! - крикнул Павел Степанович.
В одно мгновение я был на ногах, с помощью вестового в несколько секунд оделся и, не застегивая сюртука, стремглав побежал наверх. Павел Степанович, кажется, хотел что-то сказать мне, назвал даже мое имя, но я не слушал его и бегом полетел по выбленкам во владения Набардюка и Коробкова.
Когда я бежал по вантам, то взглянул нечаянно вниз, и мне показалось, что Павел Степанович отвернулся в сторону и смеялся, а все офицеры на юте и шканцах хохотали без зазрения совести; один Александр Александрович был серьезен.
Сойдя зачем-то с марса вниз, я облокотился спиной на сигнальный ящик и задремал; мне показалось, что я очнулся через несколько секунд, но другие сказали, что я так стоял довольно долго. Мне сказали также, что Александр Александрович увидел меня, улыбнулся и сказал одному из офицеров: с него нужно снять портрет и послать в журнал: «Наши», с надписью: мичман. - Этот промежуточный сон значительно освежил меня, и вслед за этим новое обстоятельство возбудило во мне энергию. На юте ставили бизань; матросы разбежались с бизань-шкотом, дернули его, и он лопнул. Павел Степанович, увидя это, рассердился и накричал на меня. Мне сделалось досадно. Чем, думаю себе, виноват я, что бизань-шкот лопнул; не я же его делал.
