Временем тем же из степи Шамхат и Энкиду выходят,
К дыму костра и к овинам, и к деревеньке пастушьей
Видя гостей необычных, пастухи побросали работу
И окружили толпою шумливой Шамхат и Энкиду.
Слышались речи: — Похож он на самого Гильгамеша.
— Нет! Он немного пониже но костью, пожалуй, покрепче.
Уж не Энкиду ли мы принимаем, рожденного степью?
Как он могуч. Словно воин небесного царства.
Вынесли хлеба гостям и поставили перед Энкиду.
Он без внимания, словно бы бросили под ноги камень.
Мех притащили с сикерой — к нему он не прикоснулся.
Был не обучен еде он, в которой жизнь человека,
И голова его от хмеля ещё не кружилась.
— Ешь же, Энкиду, — Шамхат увещевала гиганта.
Пей же сикеру, напиток зверью незнакомый.
Хлеба отведал Энкиду, так что другим не досталось.
Мех осушил глотком он единым, и душа разгулялась.
Тело свое он ощупал и умастился елеем.
Шерсть свою полотном добротным прикрыл он.
Спать улеглись пастухи, отправился он на охоту
Львов по степи погонять и волков, что овец истребляют.
Утром в Урук несравненный ушли Шамхат и Энкиду.
В стены вступил он, едва не разрушив ворота.
Домы покинул народ и улицы града заполнил,
Чтобы чудо узреть, шагающего исполина.
Руки и ноги, подобные бревнам, какие привозят
С гор Ливана далеких. А где же блудница,
