Третья правда | страница 56
— Ежели полюбятся, так чего ж! Он мужик надежный!
— Да нешто она за мужика пойдет! Благородиева дочка! Ты — того…
Обидно стало до слез. Он резко отставил бутылку.
— Хреновый у тебя самогон!
— Давешний, — охотно согласилась Светличная.
— Муж-то у тебя хохол был, что ли?
— Хохол, — вздохнула она.
— Не люблю хохлов! — задирался Селиванов.
— Всякие бывают…
— За меня пойдешь? — спросил, будто между прочим.
Она покачала головой.
— А чего? Еще и детей будем иметь!
Она потупилась.
— Бесплодная я… Оттого и муженек ушел…
— Пошто ж так! — сочувственно сказал Селиванов, не скрывая разочарования.
— Бог знает…
Он схватил бутыль, налил по стаканам. Выпили и снова молча жевали картошку с огурцами.
— Вот ты мне скажи: человеку добро делаешь, а он тебя недобрым обзывает, почему так? А?
Она склонила голову на бок и, покачиваясь, тоненьким голоском тихо затянула песню:
— Нет, вот ты скажи: человеку добро сделал, смерти в рыло глядел, а он тебе говорит: недобрый, дескать…
— А другой и ухом не повел, а в добрые попал! Это как, а?
— Обидел тебя кто?
— Кто меня обидел, тот… увидел! Чего с тобой толковать!
Он навалился грудью на стол и то ли песню замычал какую-то, то ли просто заскулил по-пьяному. Так и заснул за столом. И когда Светличная волокла его на кровать, сапоги стаскивала и на бок заваливала, даже голосу не подал. Сама она залезла на печь, задернула занавеску и долго в темноте плакала…
Утром, отказавшись от чая, побитой собакой выскользнул Селиванов из дома Светличной и почти побежал к Рябинину. Там его ждала оплеуха. Сначала Иван не очень уверенно предложил Людмиле пожить еще несколько дней у него. Селиванов не обратил внимания на его слова. Но потом! Людмила сказала коротко и определенно:
— Не поеду!
Иван от радости залился краской и стал противен Селиванову до нетерпения. Он плюнул, кинул за спину мешок, ружье — за плечи и, не прощаясь, ушел. В тайгу.
В его отсутствие и случилось то самое утро, когда кто-то из деревенских, проходя тропой мимо рябининского дома, увидел на крыльце светловолосую царевну, а около крыльца — онемевшего, ошалевшего егеря…
4
Совсем стемнело, а старик Селиванов все еще сидел на колодине вблизи рябининского дома. Но вот в фигуре его наметилось какое-то движение: он фальшиво закашлялся, заохал, неохотно поднялся. И вдруг решительно, твердо направился к дому, в единственном, освобожденном от досок, окне которого уже мерцала желтым светом лампа.