– Я – во дворце? – искренно удивился он. – Ни разу. Зачем мне?
– Красивое место, – сдержанно похвалила Надежда. – Все окна открыты, в саду все цветет, везде зеркала. Красиво, со вкусом. Входим в залу. Ни Путина там, ни Ширака. Задерживаются, дела. Пресса, правда, уже собралась. Официанты с подносами. На подносах всякая чепуха. Ну, вы же знаете, как это бывает: бутербродики, маслинки. Вино очень легкое. Это понятно: русские писатели! Надерутся – потом костей не соберешь!
– А как они выглядели? – поинтересовался Ушаков.
– Прилично, – вздохнула Надежда. – Мужчины – прилично: в костюмах, в рубашках. Вспотели все, жарко. Один так вообще с перепоя – прозаик, но тоже в прекрасном английском костюме. Там многие запили, в этом Париже. А что? Понимаю! Уж больно все сытно! Быков, правда, явился в джинсах, но ему можно: он выглядит сам как Людовик. Хоть в джинсах, хоть в плавках. Видали портреты?
– Портреты Людовика?
– Быкова! Димы! – вспыхнула Надежда. – Умен. Остроумен! Короче, Людовик! Ну, это природа… А женщины… Что вам сказать? Маринина пришла, как учительница младших классов, на затылке – пучочек, юбочка, блузочка. Славникова – нарядная, в черных ажурных чулках. Остальные – так себе. Но я не об этом. Стоим, нервничаем. Такое чувство, что все наши разговоры прослушиваются.
– А вы говорили о чем-то серьезном?
– Не помню, не помню! – отмахнулась она. – О чем говорить? Я стояла с Марининой, и она все вздыхала. Что вы, говорю, Саша, вздыхаете? Она говорит: «Не люблю я дворцы! Ох, я не люблю, ненавижу! Домой хочу! К кошкам!»
– У нее кошки?
– Ну, раз говорит, значит, кошки. К ней в душу не влезешь! Вам не интересно?
– Нет, очень!
– Ну, ждем, – вздохнула Надежда. – Вдруг говорят: «Приехали!» Мы все побледнели. Входят Путин с Шираком. Ширак – длинный, Путин – короткий. Он короткий-то короткий, но бицепсы у него – дай боже всякому! Железный мужчина. Вот так сложил руки, – она показала как. – Все бицепсы вздулись. А наш – размазня. Только волосы красит. Француз есть француз. Что поделаешь, правда? Встали на возвышение. Сначала Путин начал речь говорить.
– А переводил кто? Вы?
– Нет, я на подхвате. Свои переводили.
– И что он сказал?
– Сказал, что шесть раз прочитал «Мушкетеров»! – огрызнулась Надежда. – Что он мог сказать? Он не для литературных споров в Париж приехал! Потом стал Ширак говорить. Тоже что-то в таком роде. И вдруг… – Надежда замолчала. – И вдруг я гляжу – и что вижу? Там была одна, вроде как писательница. Из здешних, из Штатов. Зачем вам фамилия? Вы все равно не знаете. Из русских, ну, из эмигрантских. Ее сейчас очень толкают, печатают. Жевала она, значит, жвачку.
