Из воспоминаний Олега Ивановича Задорного
Вермонт, наше время
Вернувшись с плотины, выпили водки в столовой. Согрелись, обсохли. Студенты и дети давно крепко спали, над школой сверкала луна.
– Теперь на костер! Без костра не годится!
Лиза смеялась, запрокинув голову.
– Вы никогда не ездили в пионерский лагерь?
– Мы разве на «вы» с вами, Лиза?
Она усмехнулась:
– Мы ведь не пили на брудершафт. Откуда же «ты»?
Ну, вот. Она замужем, наверное, или у нее есть друг.
– Тогда я поехал, – весело сказал Ушаков.
Она покачала головой.
– Не хотите посмотреть, как люди впадают в детство?
– Хочу, но не очень.
– Не обижайтесь на меня. Если вы сейчас уедете, значит, я вас обидела чем-то.
– Я лучше поеду. Спокойнее будет.
– Останьтесь.
– Да боязно здесь оставаться!
Он тоже смеялся.
Она слегка прищурилась:
– О’кей, поезжайте. Спокойной вам ночи. Вы просто чудесный.
– Откуда вы знаете?
– Так, догадалась.
Ушаков дотронулся губами до ее теплой щеки.
– Счастливо, прощайте.
– А может, останетесь?
Он делано зевнул. Хотелось еще прикоснуться.
– Спасибо за вашу рубашку. Я сразу согрелась.
– Хотите, я вам подарю? – Он сделал вид, что собирается снять рубашку.
– Попробуйте только, меня здесь съедят!
– Пойдемте, пойдемте! – Торопливая Надежда пробежала мимо, сверкнула глазами, как звездами. – Там петь уже начали!
– О любви не говори! – С лужайки и вправду заливисто пели. – О ней все сказано! Сердце, полное любви, молчать обязано! О любви не говори, умей владеть собой, о любви не говори…
– Вы таких песен в Париже не услышите, – сказала Лиза. – Да и нигде не услышите. Ведь вы антрополог?
Костер раскинулся посреди леса с весельем, привольностью и беспорядком. Огонь подпрыгивал, как великан, которому хочется достать до самого неба, поэтому он приседает на секунду, набирает сверкания и шума в огромные гроздья своих желтых легких и вновь устремляется кверху, где вскоре с большой неохотой чернеет и гневно уходит в прохладное небо. Все рассевшиеся и разлегшиеся вокруг огня люди – те самые, которых Ушаков застал днем одетыми и прибранными, – казалось, сорвали сейчас свои маски, где пламенным лицам их было неловко, и, выставив в небо широкие скулы, и пели, и пили, и что-то шептали друг другу в прогретые пламенем уши.
Ушаков не слышал того, что они шептали, но, судя по смеху, всем стало так сладко! Всем стало – как детям, но только не нынешним, бледным, изнеженным детям, которых родители гордые лечат, и моют шампунем, и водят в концерты, а тем первобытным, оскаленным детям, которые жили во мрачных пещерах среди разгулявшейся грозной стихии, резвились, как звери, и грызли коренья. Все слабые узы человеческой цивилизации, основанные на страхе перед будущим и несправедливом распределении природных запасов, здесь, в этом лесу, наконец-то исчезли, и вновь разыгрались свирепые страсти, животная нежность и грубые ласки.
