Он напомнил мне самого себя, когда я сильно нервничаю, и тогда у меня появляется настойчивая необходимость слопать что-нибудь вкусненькое.
Быть может, он вечно жил в таком нервном состоянии.
Он признался, что в прошлом курил; ему пришлось бросить, потому что он задыхался, и врач пообещал ему эмфизему в течение менее чем трех лет, если он не перестанет: он поглощал около семидесяти сигарет в день.
Помимо «Сотерна» мы обработали две бутылки в три четверти литра: чарующее белое «Мартивильи де Руэда», вино из одного сорта зеленого винограда, и красное «Рибера дель Дуэро», «Протос резерва» девяносто первого года, крепкое и смачное, как хорошее ругательство; не считая того, что под десерт – вкуснейший яблочный штрудель, «который вы сочтете весьма посредственным», – мы выпили несколько бокалов «Ноэ», очень старого «Педро Хименеса»: я почти чувствовал, как забродившие виноградины скользят по моему горлу. Заметив, с какой скоростью Астигаррага опустошает свой бокал, я постарался подогнать свой ритм поднятия кубка к его резвой рыси, чтобы не остаться в дураках. В общем, в конце трапезы мы оба несколько опьянели.
Было почти двенадцать ночи; я провел там кучу времени. Жвачное и повариха уже довольно-таки давно ушли, и последнюю часть трапезы мы провели наедине, при закрытых дверях заведения.
До окончания моего визита я узнал еще две вещи о двойнике Хаддока.
Естественно, он не был тинтинофилом, слово «бульон» было чистой случайностью; я рассказал ему о его сходстве с персонажем, он был ему знаком в общих чертах, как и весь комикс, но они его не слишком интересовали.
Он жил один, над баром, и дома у него был погреб, он поднимался туда по лестнице, расположенной в кухне, чтобы достать бутылку «Протоса». В действительности речь шла о непрочной веревочной лестнице, свисавшей вдоль стены захламленной кухни и цеплявшейся к потолку, чтобы можно было с трудом проникнуть в его жилище через люк, запиравшийся на ключ, насколько мне было видно из моего угла бара.
На протяжении ужина я не скупился на искренние похвалы кушаньям и даже позволил себе сделать некоторое предложение, которое Антончу благоразумно отклонил. Я помню, что, несмотря на беспокойное состояние моего хозяина, мне искренне нравилось находиться в его компании. Я пригласил его куда-нибудь выпить, чтобы отплатить чем-нибудь за столь роскошное угощение. Он вдруг стал весьма серьезным и сказал мне:
– Лучше не надо. Я предпочитаю не пить ничего крепче, чем вино, за пределами своего дома; мне никак не стоит этого делать… Я не хотел бы снова ссориться ни с вами, ни с кем-либо еще этой ночью. Кроме того, уже довольно поздно…
