Он протянул мне саперную лопату, которая была у него вместо руки, с горячностью пожал мне руку, и мы официально представились друг другу – до сих пор мы этого не сделали.
– Антон Астигаррага Ираменди, родом из Сан-Себастьяна, проживающий на данный момент в Бильбао, сердцем – из Бордо.
Моя догадка о его гипускоанских корнях и французском прошлом оказалась верной.
Затем он пошел за стойку и стал чрезвычайно щедро потчевать меня блюдами из своего репертуара.
Он хотел, чтоб я попробовал те закуски из меню, каких я еще не отведал, новинки, появившиеся на этой неделе, и плоды его последних экспериментов.
Сначала он вынул из холодильной камеры замечательную бутылочку «Шато д'Икем» – лучшая марка «Сотерн» – объемом триста семьдесят пять миллилитров в качестве идеального сопровождения для первого звена в цепи превосходных кушаний – мастерской фуа-гра в желе из раннего винограда с вкуснейшей засахаренной грушей.
– Не что иное, как «Сотерн» из легендарного урожая восемьдесят шестого года, ни в малейшей мере не потерявшее своего качества в двухтысячном. Вы согласны со мной, Пачо?
Мне было приятно и мило слышать свое ласкательное имя из его уст. И, конечно, я был согласен с тем, что это очень дорогое, бархатистое белое сладкое вино отлично сохранилось, хотя у меня не было возможности выпить больше полбокала, остаток бутылки исчез, так что я и глазом моргнуть не успел, во чреве Антончу, поглощавшего его щедрыми, огромными глотками.
Это был человек с вечно беспокойными жестами, и речь его становилась все более торопливой по мере того, как он пьянел: типичный маньяк или, чтобы быть точнее, карикатура на маньяка.
Он ни на минуту не оставался без движения, он сделал целую череду путешествий на кухню, чтобы показать мне то забавный штопор из волокон, то прекрасный белый трюфель – ценой лишь немного меньше бриллианта, – законсервированный в оливковом масле из Лериды, почти прозрачном; или же чтобы я попробовал то изысканные розовые водоросли, привезенные им из Японии, то вкуснейший шербет из сока кальмаров и необыкновенную «морскую пену», приготовленную им из полицепсов и устриц.
Он знал о кухне и всех ее правилах гораздо более чем много. Он получал явное удовольствие, ставя передо мной свои безделушки и находки, и, по правде сказать, я тоже.
Любопытно, что он не притронулся ни к одному из аппетитных кушаний, какие подавал, – в отличие от бодрящих вин, сопровождавших яства, – однако он ни на минуту не переставал жевать всякую мелочь, которую вытаскивал из карманов: иранские фисташки, уже очищенные от шелухи семечки подсолнечника, ломтики сушеных персиков, анакард и какие-то калифорнийские орехи… Казалось, он не способен был подарить своему рту ни минуты отдыха.
