– То я скажу тебе, что ты, моя подруга Серафима, сама в какой-то мере душевный инвалид!
– Я? – рассвирепела Сима.
– Да, ты! Ты боишься жить! Ты боишься всего! Ты так яростно защищаешь право каждого на любовь, а сама боишься ее…
Сима побледнела и замолчала.
– Симочка, прости! – моментально опомнилась Алена. – Не слушай меня… Я не в себе и потому говорю всякую чепуху. Прости, прости, прости!
Она бросилась к ней, принялась обнимать – но Сима сидела словно каменная.
– Сима…
– Ничего, все в порядке, – наконец с трудом произнесла та. – Я не сержусь на тебя. Зачем сердиться на правду…
– Сима! Я просто дура.
– Перестань, – ласково сказала Серафима, снова поправляя ее волосы. – Я действительно не сержусь. Просто ты заговорила о том, что давно меня мучает. Я ведь, Алена, на самом деле хочу измениться. Когда была жива мама, я не делала ничего такого, что могло бы ее огорчить. А теперь… Я иногда думаю – я сама мертва. Живой труп! Хоть бы раз сойти с ума, хоть бы раз влюбиться – чтобы почувствовать, что во мне течет кровь, что бьется сердце…
– Ты влюблялась… Помнишь Кукушкина? А Гоша Задоркин?
– Не смеши… – улыбнулась Сима. – Мухи дохли на лету от скуки. Ты не опаздываешь, кстати?
Алена, спохватившись, взглянула на часы:
– Ой, да, уже пора выходить!
– Я тебя подвезу.
Через полчаса они вышли из дома – Алена была тщательно запудрена, причесана, с таблеткой успокоительного в желудке, которая, растворяясь, медленно приводила ее в состояние полного безразличия… На Симе был вязаный красный колпак и темно-зеленый френч.
Они сели в Симину белую «Оку».
– Все хорошо, – сказала Алена убежденно.
– Да, просто отлично, – кивнула Сима.
Несмотря на час пик, они доехали до «Синематеки» довольно быстро – у Алены даже еще двадцать минут оказалось в запасе. Сима припарковала машину прямо перед входом, у стеклянных дверей, за которыми были видны небольшой холл и лестница «под старину», ведущая вверх.
Швейцар Лаврентий – пожилой, с необычайно благородным лицом мужчина – стоял у дверей, пряча в рукав сигарету.
– Сима, – вздохнула Алена и положила голову той на плечо. – Сима…
– Что?
– Так, просто…
В этот момент по лестнице спустился Николя и тоже закурил, отвернувшись от Лаврентия.
– Кто это? – удивленно спросила Серафима.
– Это Лаврентий, швейцар. Халатов его взял за чрезвычайно выразительное лицо, но на самом деле старик ужасный матерщинник! И пьет как лошадь, а однажды…
– Да нет – другой! – нетерпеливо перебила ее Сима.
