– Ну, что-то вроде: «Господи, какой дурак… Как я с ним столько лет вместе работал… Да таких надо убивать в младенчестве, чтобы другим не мешали»… Что-то такое.
– Понятно, – сказал я.
Мне действительно многое стало понятно. Я встал.
– Извините, Соня, – сказал я. – Мои вопросы наверняка показались вам глупыми. «Господи, – возможно, подумали вы, – какой дурак, зачем он спрашивает, какое это имеет значение»…
– Дурака вычеркните, – слабо улыбнулась Соня. – А остальное вы угадали правильно.
* * *
Гале я позвонил, сев за руль и еще не включив двигатель.
– Все тихо, – сказала жена. – То есть… Извини, говорить не могу, много покупателей. Потом, хорошо?
Много покупателей – это нормально. Видимо, Учитель Гале не докучал, а остальное не важно.
Я набрал номер Иры, но мобильный у нее был занят, а звонить на квартирный телефон мне почему-то не хотелось, мало ли что там сейчас происходит, может, опять приехала полиция. Это было глупо, конечно, но мобильная связь успела приучить меня к мысли, что связаться с любым человеком старше десяти—двенадцати лет можно по его личному телефону, обычные же проводные линии – нечто вроде паровозов, которые вроде и ездят кое-где по проселочным железным дорогам, но в цивилизованном мире сданы в утиль. Свою телефонную линию я закрыл в прошлом году – зачем платить лишние деньги? – и мне казалось, что остальное человечество поступило так же.
Пока я пытался связаться с Ирой, мне несколько раз звонили, и я наконец посмотрел, кто это ко мне пробивался. Номер был незнакомым, и я перезвонил, предположив, что звонит кто-то из моих студентов, чтобы получить консультацию или договориться о сдаче контрольной. Мужской голос, назвавший меня по имени, я сначала не узнал – все-таки уже месяцев пять мы не общались.
– Матвей? – произнес голос на иврите. – Орит сказала, что ты мне звонил утром, это соответствует истине?
– Соответствует, – сказал я. Один лишь Шауль Бардана, среди всех моих знакомых, изъяснялся на своем родном языке с такой изысканной правильностью, остальные не то чтобы коверкали язык предков и Торы, но просто не придавали значения чистоте речи, и только поговорив с Шаулем, я начинал ощущать реальную разницу между «высоким ивритом» и языком улицы, рынка, супермаркета, языком, на котором говорил почти весь Израиль, и уж тем более – «русские» евреи, выходцы из бывшего СССР.
– У тебя ко мне какое-то неотложное дело? – продолжал Шауль. – Если нет, то извини, я не смогу уделить тебе много времени, через шесть минут продолжится заседание, на котором я обязан присутствовать, и мне за это время нужно успеть выпить кофе.
