Нет, дети. Нет! Не надо пачкать эту стену вашими грязненькими мыслишками. Для вас Тадж-Махал всего лишь гробница. Подите прочь, маленькие пачкуны, хотя ваша крохотная истина очень близка к той, настоящей, которую понял я.
Где-то там, в глубине темной и холодной комнаты капает вода из крана.
Маленькие капли падают в темноту, какой-то миг, наверное, очень долгий, летят, а потом разрывают тонкую пленочку поверхностного натяжения и сливаются с такими же, как они.
— Ты кто?
— Я Капля. А вы?
— И мы тоже…
Там в ванне лежит Леня. Его когда-то карие глаза уже, наверное, подернулись сероватой пленкой и все смотрят и смотрят в потолок. Леня был очень неплохим писателем. Он мог развить идею из ничего, воплотить ее в строчках, вывести на экран, оформить и вдруг, в один миг, сочетанием клавиш «Ctrl+А» и «Delete» уничтожить все.
— Почему?
— Потому что глупо. Там все неверно.
— Но ведь было красиво.
— Я напишу еще. Лучше.
Потом это страшное сочетание клавиш начало повторяться все чаще и чаще.
Однажды, придя к нему в комнату за каким-то диском, я застал его за бессмысленным заполнением экрана символом «/». По белизне снежного поля бежала черточка следов. Так, наверное, бегает сумасшествие. Просто «///////»… И больше ничего.
Осторожно заглянув Лене через плечо, я посмотрел на строку состояния. На том месте, где указывается количество страниц, было «150/150».
Мне сделалось страшно, и я ушел. Леня ничего не заметил.
Мы все жили в одной большой общаге. Талантливые литераторы. Поэты, писатели, художники. Мы гордились собой. Мы гордились друг другом. Мы верили, что впереди у нас все, что только может представить себе гуманитарий: Союзы писателей и художников, премии, признание, тиражи, слава. У нас были общие интересы, любовницы и любовники, связи, тетрадки, дискеты, компьютеры, книги и словари. Общая жизнь.
Целый коридор талантов.
— Ты кто?
— Гений. А вы?
— И мы тоже…
Сегодня воскресенье, никого нет. Даже вахтера.
Смешное слово. «Воскресенье». В детстве мне казалось, что это должно означать время, когда мертвые могут воскреснуть, чтобы встретиться с живыми. И если домой не вернулась бабушка, то это только потому, что ее очередь еще не подошла…
Потом, с течением времени и разочарований, я, наконец, понял, что никакой очереди нет. И те, кто ушел, уже больше не вернутся. Тогда слово «воскресенье» вдруг стало писаться с маленькой буквы.
Я поднялся, открыл окно. В лицо ветер швырнул щепоть мокрого снега. Холодно, мокро, ветрено. Голые ветки качаются вместе с фонарем, и тени от них мечутся по углам. Хотя, может быть, это неправильное сравнение. Лучше сказать, не мечутся, а жадно трогают нагие женские тела.
