Это он учредил «Женеву», куда по воскресеньям сходились самостоятельные хозяева, чтобы обсудить положение в мире.
Вот и сейчас их набралось, вместе с Арпадом, девятеро.
Женщин здесь не бывало, им сюда пути заказаны.
— Ну-ну, и ты пришел? — обратился к мальчику женевский глава.
— Пришел вот на этот раз, — сказал Арпад.
Смысл его слов был такой, что к «Женеве» особого доверия он не питает, и хотя на этот раз все же пришел, однако если они и сейчас ничего не уладят, то уж в следующее воскресенье не увидит «Женева», на сколько он подрос за неделю.
— Ну, рассаживайтесь кто куда! — сказал хозяин.
У конца скамьи лежала огромная желтая тыква, такая большая, что если взрезать ее с умом, так и для колыбельки пришлась бы впору. Арпад откатил громадную тыкву в сторонку и сел на нее. Можно было, сидя, ухватиться за сухой ее стебель, как будто это уздечка.
Разместились и остальные.
И тогда, в глубокой тишине, Ученая Галка подсел к столу, водрузил на нос дымчатые очки и нетерпеливо взял в руки лежавшую перед ним газету. И все это с таким видом — внимание, мол, я читаю! Но он только держал перед собой газету, а говорить не хотел. Наконец, когда уж и мухам стало невтерпеж, воскликнул в великом негодовании:
— Ах, дьявольщина, ну и ну!..
И медленно, словно жернов, опустил газету.
— Что ж там такое? — спросил кто-то.
Женевский глава снял задымленные очки и объявил:
— Переговоры прерваны.
— Где?
— Там, где они велись.
Ученая Галка представил все так, будто до сей минуты понятия не имел о том, что переговоры прерваны, хотя в полдень во время обеда заучивал газету, словно урок.
— И ты это только сейчас углядел? — спросил один, а другой тут же ответил:
— Когда он в первый раз прочитал, еще крепче выругался.
Ученый хозяин не любил, если его игру разгадывали. Да и не себя ради он все это делал, а ради великой новости — теперь же видел, что дело страдает. Так что на свою обиду он и не посмотрел, но, чтобы утвердить мир, выдвинул вперед другое событие.
— Его превосходительство тоже уехал.
— Наш, что ли?
— Да уж не чужой! — отозвался кто-то.
Стало тихо. Каждый смотрел прямо перед собой, большинство и глаз не подымали. Смотрели в пустоту, как будто увидеть надеялись, куда ж теперь сядет вспугнутая птица судьбы. Переговоры-то про их судьбу велись — про душу, что давно уж извелась за долгую эту войну, да про землю, стонавшую в муках, словно пойманная собака.
— И что ж теперь будет?! — раздалось в тишине.
— Солдат еще хватает! — бодрясь, сказал кто-то.
