— Какой он из себя? Ну, тот, который выдал?
— Антихрист! — убежденно сказала старуха. — Истинный антихрист. Громадный, лицо перекошенное шрамом, глаз острый, злой. Приснится, сразу проснешься от страха в холодном поту…
— Не слыхали, как его называли?
— Перечмыхи называли его — господин Шварц.
Время летело незаметно. Оленич и Корпушный решили побывать в Чайковке, где находился партизанский штаб. Село встретило безлюдьем и тишиной. Вот уже второй раз очутился в этом селе Андрей, а тут все так же пусто и глухо. Сельские хатки прятались в садах да под виноградной лозой, вьющейся на высоких шпалерах. На площади рос акациевый парк, и машиной тут не проехать — только мотоциклом или на велосипеде. Они поставили машину около клуба, а сами по аллее прошли к сельсовету. Полная, черноволосая женщина, которая помогла ему в прошлый приезд найти Степана Потурнака, мягким грудным голосом объяснила: тогда был слух; что Феноген Крыж был партизаном, но в селе мало кто этому верит.
Сразу же после возвращения из этой утомительной, невеселой поездки Андрей в сопровождении Григория Корпушного отправился к Евдокии Проновой. Привыкшая к замкнутой и всегда настороженной жизни, старая женщина и их встретила не очень-то охотно и радушно, хотя Оленичу казалось, что у них наладилось взаимопонимание после встречи на островах. Видно, глубоко засело в ее душе недоверие, и она, хотя и знала, что капитан расположен к ней и старается помочь, все-таки была сдержанной. «А что, если она не даст прочитать обещанную записку?» — засомневался Андрей.
— Евдокия Сергеевна, — начал он по-деловому разговор, — мы вот с Григорием ездили на место, где выбрасывали наши парашютный десант под руководством Ивана Пронова. Многое узнали, но в то время был там и Феноген. Я никак не могу связать в один узелок все это.
— Связать! — недовольно промолвила Пронова. — Ты развяжи! Узел-то, он существует давно, его развязать надобно.
— Может быть, записка прольет свет на всю эту историю? Вы обещали показать ее мне.
— Коли обещала, так не откажусь от своего слова. Хоть ты из нее мало чего возьмешь…
Она полезла в большой деревянный сундук, вытащила оттуда жестяную коробку из-под чая, а из нее — клочок пожелтевшей бумаги. Осторожно развернув, Оленич увидел несколько коряво написанных строк — бледных и полуразмытых. Наверное, сотни раз Евдокия разворачивала, читала-перечитывала, гладила-разглаживала пальцами, слезами поливала последний лоскут из общей с Иваном жизни. Написано было следующее:
