Только теперь, узнав о смерти Тани и о существовании ее дочери, будто новыми глазами прочитал прощальную записку и вдруг понял, как беспредельно глубоко и самоотверженно любила его та загадочная женщина. Она была больна, знала, что обречена, и уехала умирать туда, где ее никто не знает и где она своей смертью никого глубоко не опечалит. «Однако какая же она! — чуть ли не застонал Гордей Михайлович, представив на миг ее тогдашнее состояние. — Но почему она не обратилась ко мне?» Вот почему она завещала ему: «Запомни меня молодой, влюбленной и счастливой!» Он почувствовал себя бесконечно виноватым и бесконечно несчастным человеком: счастье его жизни ушло навсегда. В поисках хоть малого участия и утешения зашел к Андрею в палату, сел рядом и не взял по привычке руку, чтобы проверить пульс.
Андрей, поняв состояние друга, успокоительно обнял его.
— Ты Петра не вини.
— Да, конечно, ты прав. Знаешь, я просто растерян: никогда не думал, что так потрясет меня известие о ее смерти и о том, что после нее осталась дочь. А я ничего не знал! Как ее зовут? Ты ведь слышал, они назвали ее имя.
— Ляля.
— Странно, я ее вижу такой, какой была Таня. Они передо мною рядышком, и обе одинаковые…
— Может быть, тебе следует съездить? — Оленич осторожничал, как бы раздумывал вслух, хотя в душе был уверен, что Гордею надо бы съездить к Ляле, повидаться, а там все станет ясно. Может быть, Ляля потянется к нему…
Отец и сын жили в одном номере гостиницы. Старому нравилось, что рядом есть человек, кому кое-что можно доверять, облегчать себе душу, изливая свои трудные размышления и жуткие воспоминания. Но для Эдика то было досадное неудобство, которое он не мог преодолеть, — отец требовал информации из госпиталя, требовал еду и выпивку. Он почти не выходил из комнаты, разве что в туалет да душевую, которые находились в конце длинного коридора.
«Предок превращает меня не только в слугу, но и в агента!» — разозлился Эдик. Конечно, можно было бы удрать отсюда, и дело с концом. Но приходилось сидеть и ждать, пока приедет Кубанов. Да еще все время быть настороже: вдруг заявится шеф прямо в гостиницу, как объяснить, кто такой этот старый человек со шрамом на лице? Не скажешь ведь, что чужой человек, сосед по комнате. Эдуард всегда был предельно откровенен, развязен до цинизма, а теперь вынужден поступиться своими принципами. Он, конечно, хорошо понимал, кто его отец. И чем откровеннее был Крыж, тем больше сын опасался общения с ним. Но держался уравновешенно, ко всем откровениям старого злодея относился невозмутимо, а отец это воспринимал как готовность к единомыслию.
