Разговор разговором, но Эдуард не забывал и о задании. Он приноравливался и так и сяк, щелкая аппаратом, и его деловитость и сосредоточенность никак не вязались с развязностью и беспардонностью. Неужели те, кто посылал его сюда, не понимали, что тут не Дом киноактера, а госпиталь инвалидов войны?
— Наконец-то, кажется, что-то получилось. Светлый лоб и живые глаза, приближенные к объективу, выступят вперед: напряженная мысль сурового времени.
— Кончайте, — резко произнес Оленич. — Вы меня здорово просветили!
— Не рассчитал, — пробормотал Эдуард. — Я оживлял лицо, вызывал свет в глазах…
— Так это в интересах дела?
— Я все делаю в своих интересах.
Казалось, что уже стало все понятно: фотограф делает свое дело, не считаясь ни с чем, сам создает настроение своего будущего снимка. Это было бы оправданием Дерзкого поведения, словесных грубостей, пристрастием к объективу, но последней фразой он все спутал и усложнил: Эдуард не повторил, что ведет себя так во имя дела, а сказал, что все делает в своих интересах. Порасспросить бы, от какого журнала, кто его посылал сюда, для чего потребовался этот снимок? Но уже разговаривать не хотелось, да и прежде всего необходимо подумать. Что-то насторожило Андрея, а что, он не мог пока понять: вроде давнее и знакомое мелькнуло в облике этого парня.
«Откуда же он взялся, этот Эдуард Придатько, фотокорреспондент?» — думал Андрей, следя, как парень укладывает свою аппаратуру.
— Послушайте, товарищ корреспондент, вы в армии служили?
Эдик выпрямился, хотел что-то сказать, но вошла Людмила, и он осклабился:
— Вот моя армия и моя служба, — проговорил он, с улыбкой кивнув в сторону Криницкой. — Я ей служу: женщине, красоте, любви!
Нахмурясь, Люда сказала Оленичу:
— Это моя ошибка, Андрей, что пустила его сюда. Гордей возражал.
— Ну, люди! — воскликнул Эдуард. — Не от мира сего вы все здесь! Я не прощаюсь. Пойду в городскую фотографию, проявлю пленки, посмотрю: возможно, придется переснять. До встречи!
Он вышел.
— А ведь мне доведется с такими встречаться там, в будущей моей жизни. Они, эти молодые, наверное, хотят отмежеваться от нас, хотят жить по-своему, не так, как мы жили. И с этим придется считаться.
— Думаешь, что их много? Да это один выискался из шайки хулиганствующих…
— Не-ет, Люда! Хулиган Богдан Дудик, мой Витя был в его шайке, но ведь Витя не циник, не грубиян, не отрицатель всего сущего. Тут что-то иное, и пока я не могу разобраться, что за человек этот Эдуард Придатько? Но он что-то исповедует. А знаешь, мне кажется, я видел когда-то это лицо…
