Кристи, которая, разумеется, все слышала, возмущенно воскликнула:
— Какая наглость! — И решила, что больше никогда и не взглянет на Перса. Лучше уж выйти замуж за пузатого Карчи Кувшина, чем терпеть подобные оскорбления.
Жига пропустил мимо ушей возмущенное восклицание Кристи. Он снова обратился к Персу:
— Как вы думаете, почему мог произойти этот несчастный случай?
— Понятия не имею.
— Но вы же танцевали с Кристи неподалеку от Рози. Не показалось ли вам что-нибудь подозрительным?
— Показалось…
Крылышки Жиги задрожали от волнения.
— Что же именно, позвольте вас спросить?
— Кристи Хрустальная так сверкала, что у меня в глазах зарябило.
Жига уныло полетел дальше, а Кристи вовсе не нашла возмутительными последние слова Перса. Возможно, она его когда-нибудь и простит.
Шарика была такой грустной, что папа снял руку с подлокотника кресла — он всегда опирался на этот подлокотник, когда они занимались делами Комнатии, — и закурил.
— Что случилось, доченька?
Как сказать папе? Досадно, конечно, что Розике не повезло, что жители Комнатии перессорились и сердятся друг на друга. Но еще хуже, что Габи все чаще сердится на нее, Шарику. И она не понимает, за что. Господи, если б сестричка ее любила! В конце концов, зачем человеку сестра, как не для того, чтобы любить его…
Шарика долго не отвечала папе. Потом спросила:
— Папа, ведь ты будешь меня любить и тогда, когда я выздоровею и смогу ходить?
Папа затушил сигарету и обнял Шарику.
— Что за глупости приходят тебе в голову? — покачал он головой. — Конечно, доченька, когда ты станешь ходить, я буду любить тебя точно так же, как сейчас.
В этот момент в комнату вошла мама. Они пришли домой не вместе. Иногда случалось, что мама и папа возвращались поодиночке. Папа был дома около часа. Он ни о чем не спросил у Шарики, просто придвинул к ней стул, и они оба снова вернулись к событиям, волновавшим Комнатию.
Взглянув на маму, Шарика поняла, что быть беде. Если движения мамы становились резкими и быстрыми, если она отбрасывала куда-то свою сумку, если подходила к ней без улыбки, если целовала ее так торопливо, что, казалось, никакого поцелуя вообще не было, то в скором времени разражалась гроза.
Это было ужасно, когда мама с кем-то ссорилась. Она, такая милая и веселая, становится просто страшной, когда сердится. Слегка выпятив губы, она ледяным тоном спросила:
— Габи?
Голова Шарики исчезла в воротнике папиного полосатого халата. Она спрятала голову, ей не хотелось ничего слышать.
