Навстречу вышла девушка в скромном платье и белом переднике.
— Я уже закончила, — сказала она, потупив глаза.
— Можешь идти, — отпустила ее Изида.
— Горничная? — уточнил я.
— Да.
Помня, как выглядел особняк с улицы, я подумал, что по окончании траура Изида для начала сменила дизайнера. Восточный ковер из натуральной шерсти, задрапированные в синий шелк стены, горящие свечи в стеклянных колбах, горничная вместо робота, — все вместе это походило на борьбу с технической цивилизацией в некотором, очень условном, но дорогом смысле.
— Здесь всегда так было? — спросил я, обводя глазами вытянутый холл.
— Нет. Хотите увидеть, как здесь было раньше?
— Хочу.
— Смотрите. — Она толкнула дверь в одну из комнат и включила свет. — Кабинет я оставила таким, каким он был при жизни мужа.
Я увидел просторную комнату с пустыми белыми стенами, покрытый серым пластиком пол. Единственное окно было закрыто глухими черными портьерами. Справа от окна стоял письменный стол с компьютером. Экран был погашен, но, судя по индикации, компьютер работал — точнее, он находился в режиме ожидания. Рабочее кресло было придвинуто вплотную к столу. У боковой стены стоял жесткий кожаный диванчик, и возле него — небольшой стеллаж, переполненный кипами бумаг и журналов.
— Он не любил бумажные книги, — сказала Изида, заметив, что я разглядываю стеллаж. — Он говорил, их печатают честолюбцы, а читают — снобы, которые думают, будто слово можно держать в руках, как вещь.
— Как хватать за язык? — предположил я.
— Да, наверное, он это имел в виду, — ответила она с загадочной полуулыбкой.
Мы вышли из кабинета, прошли мимо трех запертых дверей, что срывалось за ними, мне не показали. В начале холла я заметил по-женски изящную вазу с засохшими цветами фаонского трока. Когда я заметил такую же вазу в конце холла, я не удержался и спросил, указывая на вазу:
— Может, поменять на живые?
— О, вы не понимаете. В живом есть смерть. В смерти — вечность. Засохшие цветы — это остановившееся время. Я не хочу, чтобы сквозь мой дом время текло, как ему вздумается… сюда, — она встала сбоку от высокого проема с аркой, проем прикрывали бархатные портьеры.
Я их раздвинул и прошел в комнату. После полумрака холла мне показалось, что комната в огне: шелк на стенах полыхнул оранжевым и алым, свечи в колбах и чашах стояли вдоль стен через каждые полметра, на потолке и полированном полу суетились огненные зарницы. Из мебели в комнате была только шкура, которую когда-то носил тигр.
