В общем, как бы там ни было, оно стояло на чердаке.
В детстве я часто играл с ним — одевал наушники и крутил черные ручки, представляя себя военным связистом. И НИКОГДА НИ ОДНА ЛАМПОЧКА не горела на его корпусе.
Я повзрослел, радио так и осталось стоять на чердаке. Странно, но никто не пытался навести там порядок. Отцу с его болезнями было не до этого, да и сам я не очень интересовался тем, что лежит бог знает где и пылиться себе потихоньку — пусть пылиться.
Отец умер в девяносто шестом. Через пять лет я вернулся в деревню, надеясь написать роман.
Пара рассказов и короткая повесть — это все, что у меня было к тому времени. Роман задумывался большой, про войну. Я много слышал об этом отцовских рассказов, да и с характерами тоже проблем не должно было возникнуть, я жил среди них — бери, не хочу.
Окончательно я переехал в деревню в мае, и уже в июне сел за роман. Я захватил с собой упаковку блокнотов, десяток ручек, еды из города и несколько бутылок водки — чтобы наладить контакт с местными жителями. Книга планировалась полудокументальная, основанная на воспоминаниях очевидцев, с небольшим налетом фантазии и моего собственного виденья проблемы. Я уже имел договоренность по изданию трех глав в институтской газете, и потому с энтузиазмом принялся за написание: эту часть работы планировалось завершить к концу месяца.
Радиостанция все это время стояла на чердаке.
Я и думать о ней забыл с тех пор как повзрослел. Нет, конечно, я знал, что наверху полно всякого хлама, но вот подняться на чердак и затеять там уборку времени никак не находилось. Каждый вечер ровно в одно и то же время я ужинал, убирал со стола и садился писать. Добываемой ежедневно информации было столько, что я чуть укладывался в собственный график. Характеры выходили как надо, я почти не искал нужных слов, мысленно вернувшись в детские годы, когда все мы — и родители и дети, говорили на своем «деревенском» языке.
Однажды вечером я сидел, как обычно, за столом и делал записи. Вдруг я услышал шум. Не могу ручаться, что я не слышал его раньше — просто в этот момент я на минуту отвлекся.
Шум напоминал треск фольги, словно кто-то разворачивал конфетную обертку перед чувствительным микрофоном. Те, кто работал с аппаратурой, поймут меня: звук искажается настолько, что становится полностью неузнаваемым.
Я отложил ручку и прислушался. Шум не исчезал. Роман остановился на очень сложном моменте, когда надо было передать впечатления главного героя от увиденного в сожженной немцами деревне, и я не хотел отвлекаться на посторонние дела. Тем не менее, необычный звук захватил меня настолько, что я не смог продолжить работу.