– Вроде бы да. Мёртвые же не дышат! Кажется. – А вот Флай как-то странно похрипывал.
– Тогда её, наверное, в комнату отнести надо…
– Ага! Ты ещё скажи – лекаря позвать! И попутно объяснить, что здесь произошло.
– Ну подумаешь, выяснили отношения.
– А попутно снесли стенку конюшни.
– Да она гнилая была!
– Это ты Понжеру объяснять будешь. А ожоги свои – инквизиции показывать.
– Они пройдут к утру! У меня всё быстро заживает.
– А до завтра ты в парандже будешь ходить, как алийская красавица?
– Я тебя сам сейчас в паранджу по самые уши замотаю!
– Это мы ещё посмотрим, кто кого замотает!
– А спорим, не подерётесь! – прошептала я.
Прошептала? Хотела же гордо провозгласить! Но губы меня не слушались, и звуки получились едва слышными. Не знаю, насколько хорошо парни разобрали, что я сказала, но спорить они сразу же перестали. И то хорошо, а то от каждого их слова голова готова была расколоться на кусочки, как плохо склеенная вазочка. Неприятное ощущение.
Молчание, впрочем, длилось недолго.
– Ты как? – поинтересовались ребята, в кои-то веки проявляя солидарность друг с другом.
– Бывало и хуже, – поморщилась я. – А вы?
– Бывало и лучше! – вновь хором отрапортовали парни.
Я поняла, что словами ничего путного от них не добьюсь, и попыталась разлепить глаза. Веки были тяжеленными, будто к каждой реснице привязали по пудовой каменюке. Однако, крепкие у меня реснички – не отрываются! Но и не поднимаются.
Изображать Вия и замогильным голосом просить "Поднимите мне веки!" я не рискнула, поэтому пришлось справляться самостоятельно. Зато когда я наконец-то смогла различить склонившихся надо мною друзей… Ой! Оказывается, смеяться – это так больно!
– Ты что? Тебе плохо? – по-своему истолковал мою гримасу Кьяло.
– Мне уже хорошо, – хмыкнула я. – Вы бы себя видели, вам бы тоже хорошо стало.
Парни пожали плечами и посмотрели друг на друга. Вгляделись повнимательнее. И начали робко ощупывать собственные физиономии. Ага, дошло!
Флай щеголял шикарным фонарём под глазом (Вот теперь действительно Глазастый!) и разбитой губой. Да и дышать старался пореже и потише.
У Кьяло на щеке красовался нехилый ожог, по форме точно повторяющий мою ладонь. Ещё один, чуть поменьше, украшал шею. Рубашка на плечах прожжена, один рукав оторван, второй держится на двух хиленьких ниточках. На коленке дырка.
Ну и грязные оба, как два шахтёра после пьянки в забое.
Флай, видимо, первый сообразил, как он выглядит со стороны, и выразительно хмыкнул. И сразу же поморщился.
