Она замолчала, покосилась краешком глаза на Голованова, которому, судя по его виду, и коньяк в глотку не лез.
– Кстати, я бы на твоем месте спасибо сказала Всеволоду Михайловичу, а не бычилась на него, как беременная мышь на отравленную крупу. Ведь это он заставил нас звонить тебе, хотя от его предложения, должна тебе признаться, даже я поначалу была шокирована, не говоря уж о твоем Турецком.
– Забыли об этом, – буркнул Голованов, не привыкший к подобным излияниям. – Сейчас главное – нейтрализовать пушера, который приручил к себе Игната.
– Слушай, Дима, – повернулся к Шумилову Турецкий, – а ты не мог бы припомнить какого-нибудь случая или эксцесса с Игнатом, когда что-то тебя в нем насторожило? Ну-у, ты меня понимаешь? Или его поведение показалось тебе каким-то странным, возможно неадекватным, но ты не обратил тогда на это особого внимания. И который ты мог бы считать точкой отсчета его болезни.
– Да я сам об этом уже третью ночь думаю, не сплю, перелопачивая в памяти все, что касалось Игната. Места себе не нахожу, что упустил его в какой-то момент.
– И что?
– Ну, ручаться, конечно, не могу, но каким-то он не таким стал с тех пор, как с девушкой этой стал встречаться... как ее...
– С Настей? – подсказал Турецкий.
– Да, с Настей! А ты-то откуда об этом знаешь?
– Случайно повстречал в парке, – не моргнув глазом, соврал Турецкий. – Игнат и представил меня, как своего дядю. Но насколько мне показалось...
– Возможно, я и ошибаюсь, – заторопился Шумилов. – Возможно, я принял его влюбленность за нечто неадекватное, но... Не знаю я, Саша, не знаю, и теперь уже виню только себя!
Шумилов едва не плакал, и на этого сильного, в общем-то, мужика было больно смотреть.
Когда уже прощались, стоя в прихожей, Турецкий спросил, как о чем-то совершенно постороннем:
– Глеб, случаем, не объявлялся на горизонте? Может, прозванивался?
Шумилов отрицательно качнул головой.
– Я бы тебе сразу об этом сказал.
И тут же, словно до него дошло, о чем спрашивает Турецкий:
– А что... считаешь, он может позвонить?
Турецкий невозмутимо пожал плечами.
– Возможно, все возможно. И если он будет звонить, постарайся выяснить, где он.
Покосился глазом на Шумилова, которого можно было действительно пожалеть в эту минуту, и уже с порога добавил:
– А если он сам позвонит мне, будет еще лучше. Это в его же интересах.
Как «особо трезвая», машину вела Ирина Генриховна, а Турецкий кемарил, закрыв глаза. Прерывистый легкий сон и полуявь, и то же время усиленная работа мозга, когда Турецкий пытался вытащить из уголков памяти что-то очень важное для него, – это его состояние Ирине Генриховне было хорошо известно, и она в такие минуты старалась не отвлекать мужа излишними вопросами. А Турецкий вновь и вновь заставлял себя проанализировать вынужденное признание Шумилова, когда тот сказал, что Игнат «каким-то не таким стал с тех самых пор, как стал встречаться с девушкой Настей». И вспоминал собственное впечатление, которое произвела на него эта молодая, красивая львица, к которой его крестник прилип, кажется, намертво. А еще он пытался восстановить в памяти тот разговор по телефону, когда он договаривался с Игнатом о предстоящей встрече.
