— Как насчет чашки чая? — Гренвил стрельнул в меня глазом. — Ты ведь не против чашечки чая, правда? А то у нас с тобой не было случая познакомиться поближе — то ты в обморок падаешь посреди ужина, то меня немощи одолели, и я валяюсь в постели. Два сапога пара, верно?
— Я буду рада выпить с вами чаю.
— Петтифер принесет нам поднос.
— Нет, — сказала я, — поднос принесу я. Петтифер и без того устает целый день бегать вверх-вниз по лестнице. У него больные ноги. Пусть отдохнет.
Слова мои, видимо, позабавили Гренвила.
— Ладно. Ты принесешь поднос. И захвати побольше гренков с маслом.
Я еще не раз потом пожалела, что заговорила о бюро, потому что найти его не удалось. Пока мы с Гренвилом пили чай, Петтифер начал поиски. К тому времени, как он поднялся к нам забрать поднос, он перерыл весь дом, но бюро так и не обнаружил.
Гренвил не поверил ему:
— Ты просто не разглядел. Глаза у тебя стали плохие, не лучше моих!
— Но бюро-то я разгляжу! — Петтифер был очень расстроен.
— Возможно, — сказала я, желая как-то помочь, — его отправили на реставрацию или куда-нибудь…
Они оба поглядели на меня так, словно я сморозила глупость, и я поспешно заткнулась.
— Может быть, оно в мастерской? — рискнул предположить Петтифер.
— Чего ему там делать? В мастерской я картины писал, а не письма. Оно только бы мешалось мне там! — Гренвил совсем разволновался.
Я встала.
— О, ну найдется оно, — сказала я самым беззаботным своим голосом и, подхватив поднос, отправилась вниз. Ко мне присоединился обескураженный произошедшим Петтифер.
— Командиру нехорошо волноваться, а он так раскипятился, весь прямо напружинился, как терьер, когда учует крысу!
— Это все я виновата. И угораздило же меня заговорить об этом!
— Да помню я прекрасно это бюро. Только в последнее время не помню, чтобы оно попадалось мне на глаза. — Я принялась мыть чашки с блюдцами, и Петтифер потянулся за полотенцем, чтобы вытирать их. — И еще одно… кресло-чиппендейл [10] к этому бюро… Оно не очень к нему подходило, но всегда стояло возле него. У него ковровое сиденье, довольно старенькое, птицы, цветы там вышиты… Так вот, оно тоже исчезло… Но командиру я уж про это не скажу, и вы не говорите.
Я пообещала молчать.
— Так или иначе, — сказала я, — для меня это не столь важно.
— Но для командира это важно. Художнику рассеянность простительна, однако памятлив он, как слон, и в жизни еще ничего не терял и не забывал. А может, лучше было бы забыть, — вдруг хмуро добавил он.
