Так и кочевали они — теплая компания из трех девиц и троих юношей, один из которых уже давно перевалил за все разумные для бездумного порхания возрастные рамки, но держался в счастливом состоянии за счет имплантированных в мозги всяких хитрых микросхем, — перемещались из одного веселого местечка в другое, слушали там и сям хаоцзильную,[1] и даже очень хаоцзильную, прямо кул в кубе, музыку, познавали разнообразие одинаковых мест и разность обманчиво привычных напитков, покуривая по дороге зулу, ставшую в последнее время очень модной — главным образом, благодаря прошедшему-таки в Сенате закону о выведении зулы за рамки нелегальных наркотических средств, — и вот где-то в Шанхакине, в одноместном боксе самой дешевой слип-гостиницы с ограниченными удобствами, Мэгги настигло официальное уведомление о том, что папа и мама превратились в крупную космическую пыль в районе такой-то, тамадэ,[2] звезды, впилились в прозрачный астероид, который, понятное дело, ни на каких радарах не отражался, собака, но имел притом вполне ощутимые физические и совершенно равнодушные к столкновению параметры. И привет — мамы с папой как не бывало. Долетались.
Мэгги всплакнула, да, всплакнула — все же родители, — она, если честно, прошмыгала носом почти весь день и даже пропустила весьма кульный концерт реверсной внутренней игры на двенадцатиструнной волно-балалайке, но к вечеру постепенно отошла, тем более что к ней в бокс втиснулась Кэм, почувствовала горе подружки и тоже забила на балалайку и притащила флакон сыготоу с синим льдом и соком тройных личжи, в том сезоне самый модный в Шанхакине напиток, фиг достанешь, между прочим, и они, лежа на параллельных животах, медленно высосали все полтора литра, болтая ногами и задевая ими низкий мягкий потолок. Мэгги постепенно успокоилась, хотя это очень неприятно — сознавать, что ты вдруг остался совсем один. Хотя…
Родителям всегда было не до нее: чета Мэй жила исключительно гонками и, надо признать, достигла на этом поприще завидных результатов, отхватив кучу мелких и несколько очень престижных, а к тому же и денежных, призов. Карьеру Мэев уже начали изучать в школах по гоночному мастерству, у Ричарда, папашки Мэй, который год на Нептуне был собственный мастер-класс, ну а выигрыш этой, последней регаты привел бы парочку, а заодно и их супер-пупер-гипер-и-даже-меганавороченную яхту под названием «Пэндальф» прямиком в золотую лигу, а это вам не просто так, это очень даже, тут вам и почет и слава, тут вам и реклама на всю Галактику — Ричард и Симба на фоне пачек с гаоляновыми хлопьями: «Мы каждое утро начинаем с гаоляна!», Симба в безвоздушном пространстве в супертонких колготках-паутинках: «Даже Симба носит это!», Рич внимательно, с восторгом на хорошо выбритом лице уткнулся в толстую книжку: «Ричард уже прочитал «Энки против Гильгамеша» и будет с нетерпением ждать продолжения!» — хорошие деньги и уж гонорары за участие в регатах куда большие, чем сейчас. Сим была просто уверена, что Мэгги пойдет по родительским стопам и в скором времени вольется в звездный экипаж, но у девчонки что-то в голове заклинило. Космос ей был противен с детства. Она даже не пользовалась стратопланами. Только пневмовагоны, а еще лучше — старый добрый «Турбоопель» на хайвэе да музыка на полную катушку, но космос — ни-ни. Посетовав на ограниченность взглядов некоторой части современной молодежи, которая так цепко вросла в дряхлую старушку Землю, натужно скрипящую стягивающими ее давно умерший организм силовыми растяжками, чета Мэев устремилась к новым свершениям, не забывая, однако, сбрасывать на кредитку Мэгги вполне достаточные для интерната средства.
