Высокий и стройный, он стоял в группе петербуржцев и слушал поочередно то одного, то другого. Петербуржцы рассказывали о речи профессора ботаники И. П. Бородина, накануне произнесенной в юбилейном собрании Петербургского общества естествоиспытателей, о возрождении витализма. Речь вызвала негодование дарвинистов. Александр Онуфриевич Ковалевский рассказывал:
— Мне было стыдно, грустно, аплодисменты привели меня в ужас. Даже сидевший против меня Менделеев яро хлопал!
— Когда речь полностью появится в печати, я не промолчу! — сурово сказал Тимирязев, отвечая в то же время поклоном и улыбкой светловолосому молодому человеку с умными глазами под нахмуренным лбом.
Это был Сергей Алексеевич Чаплыгин, оставленный при Московском университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре теоретической механики. Несколько дней назад ему была присуждена премия имени Н. Д. Брашмана за сочинение на объявленную факультетом тему «О движении твердого тела в несжимаемой жидкости». Доклад молодого ученого на ту же тему стоял в повестке работы физико-математической секции съезда.
Оставив собеседников, Климент Аркадьевич направился к Чаплыгину.
— Поздравляю вас с присуждением высокой премии имени Брашмана, а заодно — и со вступлением в число приват-доцентов нашего славного университета! — сказал он ему, пожимая руку.
Каждое слово Тимирязев произнес отчетливо и выразительно. Лауреат искренно поблагодарил его.
В кулуарах становилось с каждой минутой шумнее и многолюднее. Тимирязеву, отвечая на поклоны и рукопожатия, было уже трудно продвигаться между гостей.
В кулуарах показался стареющий, медлительный профессор Александр Григорьевич Столетов. Возле Чаплыгина кто-то сказал:
— А вот еще новость: Бориса Борисовича Голицына на днях академия избрала в адъюнкты по кафедре физики!
Появление Столетова вызвало воспоминание о Голицыне и у$7
Чаплыгин вмешался в разговор и напомнил о другом случае: с диссертацией II. А. Умова, так же не понятой ни Столетовым, ни вторым рецензентом — Ф. А. Слудским. На защите диспут продолжался шесть часов, отравив надолго жизнь диссертанту, но не привел к признанию идей, лежавших в основе диссертации. Только через несколько лет, когда за разработку этих идей взялись ученые Англии и Голландии, «закон Умова» получил признание и у московских профессоров.
Истории с диссертациями Голицына и Умова испортили Чаплыгину праздничное настроение. Магистерские экзамены он уже сдал и, ставши магистрантом, не мог душевно не вздрагивать каждый раз, когда мысль возвращалась к собственной диссертации.
