Но вот наш газик взлетел на пригорок, нырнул вниз, и совсем рядом блеснула речка. Над речкой зачернели ёлки. Из-под них проклюнулся один огонёк, второй огонёк, и Федя объявил:
— Приехали!
Не включая фар, он миновал какие-то сараи, поленницы и встал у тихого дома под самым окном.
Там шевельнулась тонкая занавеска, кто-то прибавил в керосиновой лампе огня, на траву упал тёплый свет.
В доме затопали, побежали. Хлопнула дверь на крыльце за глухим забором, в потёмках двора вдруг ласково заойкал, заторопился женский голос:
— Ой да это кто к нам приехал? Ой да это Феденька к нам приехал! Ой, погоди, Феденька, погоди, сейчас ворота отворю.
— Не открывай, тётя Маня, не надо. Я дальше тороплюсь, а к вам постояльца привёз. Тимоша где? Спит, что ли?
На той стороне ворот забрякал деревянный засов, голос весело ответил:
— Что ты, Феденька! Разве позабыл, каков у нас Тимоша? Все добрые мужики об эту пору по домам сидят, а он, глядя на ночь, на своём тракторе в Калинкино укатил. Шефы попросили! У них какой-то трос лопнул, вот Тимоша за новым и укатил.
Тяжёлый засов упал на траву, женщина там, за воротами, засмеялась ещё ласковей:
— Нашего Тимошу и просить долго не надо. Ему лишь скажи, он тебе на луну скатает.
— На луну хоть кто скатает. Было бы на чём! — засмеялся Федя, вылез из кабины, и я тоже выбрался на вольный воздух.
Выбрался, смущённо спрятал за спину фотоаппарат и запереживал: вдруг тётя Маня без Тимоши-то на квартиру и не пустит?
А она уже гулко и широко распахнула створки ворот. Во тьме мелькнул её белый платок, и я тут же увидел, что она совсем молодая, хотя Федя и называет её тётей Маней.
Вышла она к нам легко, голос звонкий:
— Что за постоялец? Дай погляжу!
— Погляди, — слегка подтолкнул меня Федя в спину, — погляди. Это мой приятель.
Я сам шагнул к тёте Мане, да она вдруг так и охнула:
— Ну и видок!
Я смутился ещё больше. Видок у меня и вправду был не очень-то… Рубаха старая, мятая, рисунки на ней всё какие-то несерьёзные — кружочки да горошинки, кружочки да горошинки; брюки и те на коленях пузырями. А туфли настолько истрёпаны, что сквозь их тонкие подошвы я чувствовал, какая тут, на лужайке, мягкая трава.
«Эх, Федя! — подумал я с укоризной. — Надо было подсказать, что здешние хозяева принимают гостей по одёжке. Тогда бы я постарался, приехал во всём параде — при шляпе и даже при галстуке».
От смущения я затолкал фотоаппарат дальше за спину и стал торопливо нашаривать на воротнике пуговицы, а тётя Маня засмеялась ещё веселей:
