1
Откровенно говоря, без литературного кокетства, я полагал, что тема моего очерка, фельетона, памфлета, назовите как хотите, исчерпывалась уже самою той формой, в которую была заключена, и той манерой, в какой она была написана. Но, к моему удивлению, тема эта получила неожиданное для меня развитие, возникшее из кружения читательских откликов, главным образом, в среде моих соотечественников.
Едва первые фрагменты появились в „Новом русском слове" и в „Русской мысли", как белый конверт спланировал на мой рабочий стол. В нем оказался даже не отклик в прямом смысле этого слова, а скорее инструкция, предписание, руководство к действию. Не могу отказать себе в грустном удовольствии привести его, так сказать, в первозданном виде:
„Владимир Емельянович! Боюсь, что недопустимым тоном своей „Саги о носорогах" Вы перебрали по очкам. Мне кажется, что пришла пора отступать. Осмелюсь рекомендовать следующий порядок действий: 1) Публично извиниться. 2) Остановить печатанье отрывков в „Русской мысли". 3) Воздержаться от публикации этого сочинения в „Континенте" № 19.
М. Розанова
P. S. Простите, но копию этой записки я отправляю в „Русскую мысль"."
Как говорится, краткость - сестра таланта, но в сочетании с эдакой штабной лапидарностью она уже, на мой взгляд, становится внучатой племянницей гениальности. По горькой иронии судьбы, негнущиеся, словно солдатский фрунт, строки эти принадлежали перу жены писателя, которого в свое время без малого семь лет гноили в лагерных бараках за литературу того же жанра и стилистики, и вокруг которого совсем еще недавно, уже здесь за рубежом устраивались печатные истерики после выхода в свет его очередной книги. Видно, по той же иронии, в те тяжкие для него дни, даже не будучи поклонником этой самой его книги, я оказался чуть ли не единственным в русском Зарубежье, кто защищал писателя от этих нападок. И хотя трудно в наши сугубо носорожьи времена напоминать кому-либо о благодарности, но об элементарном чувстве стыда стоило бы.
Второй отклик хоть и адресовался непосредственно в „Русскую мысль", копию его я получил из того же источника, с перерывом в два-три дня. Кроме поразительной осведомленности, по каким адресам следует дублировать свою корреспонденцию, разгневанный автор из Прованса, некий Мартынов обладал известной лихостью стиля, работал в лучших традициях советских фельетонистов, но с применением мерок „наоборот", то есть сваливая со своей больной головы на мою здоровую:
