И тут во мне шевельнулось сомнение. А что если с самого начала я сделал неправильный вывод? Что если не он – этот абсолютно чуждый теперь для меня человек – был моим другом? Что если это был не он, а его книги? Эти потертые, такие привычные темно-синие томики, чьи страницы сейчас облизывает пламя… Они менялись вместе со мной, они разговаривали со мной, они поддерживали меня в трудные минуты, они спорили со мной, они всегда были рядом… Что если они были не средством общения с далеким другом, а сами были моими друзьями – не далекими, а столь близкими, выросшими со мной, верившими мне. Если я смог поверить в то, что они меняются, что мешало мне сделать еще один и шаг и понять, что меняться их заставляет не их автор, а они сами? Писатель в ответе за свои произведения, но в ответе ли они за писателя? И тут же сомнение, мгновенно обретя холодную тяжесть, превратилось в уверенность. Я метнулся к камину… Поздно. В жадном огне корчился последний том. Взлетела, выгибаясь, страница. Мелькнули строки "Можно ли предать, не подозревая о своем предательстве? И не зная, кого предаешь?…" Затем длинный оранжевый язык протянулся к потемневшему листу, и он исчез.
